Она сказала:
— В самый дорогой ресторан я не могу вас отвести, а в довольно дорогой — поведу, если вам так хочется.
Он расплатился с официанткой, и они вышли на улицу. Он сказал:
— Вы скажите, если я что-нибудь делаю неправильно. Манеры у меня приличные, но лоска еще маловато.
Она велела ему просто держаться естественно.
Они ужинали во вращающемся ресторане на самом верху высочайшего здания во всей Британии. За широкими зеркальными окнами уползала вбок панорама городских крыш и простертого над ними неба — ясного, усеянного редкими облаками, раскроенного темными громадами деловых кварталов на полосы кричаще красивого заката: желто-оранжевый запад, сине-зеленый, с парой звездных точек восток. Мало-помалу небо погасло, и засверкал город. Среди крыш, подсвеченные прожекторами, обозначились собор св. Павла, Вестминстерское аббатство, Бекингемский дворец. Теплый воздух был приправлен венской музыкой. Келвин и Джил сидели лицом к лицу за столом, покрытым камчатой скатертью. Официант убрал остатки трапезы, и сейчас они покуривали, не очень затягиваясь, сигары, заказанные Джил, и время от времени пригубливали вино.
Тогда только Келвин достаточно осмелел, чтобы окинуть рассеянным взглядом гулявшую рядом компанию. Собственный коричневый пиджак и брюки гольф из твида, а также рубашка и джинсы Джил своей пристойностью не вызывали у него сомнений, однако те, другие, были одеты вызывающе элегантно. Он повел сигарой в их сторону и спросил:
— Среди этой публики есть кто-нибудь влиятельный?
Джил сказала:
— Мужчина, который кивнул мне, когда мы входили, — это Карадок Смит.
— Карадок Смит?
— Актер. Очень известный.
— Известный не значит влиятельный.
— Вас не затруднит объяснить разницу?
— Нисколько. Влиятельные люди заправляют делами. Известные попадают на страницы газет. Актеры, писатели, королевская семья — это известные люди, но они не влиятельны.
— А политики? — спросила Джил. — В газетах о них только и пишут.
— Ну, два-три премьер-министра были влиятельные люди, — неохотно отозвался Келвин, — хотя сейчас я не могу вспомнить их имена. А в большинстве своем политики — рядовая публика, сколько бы о них ни трезвонили.
— А ученые?
— Марионетки. Орудие в руках бизнесменов и политиков. В ницшеанском смысле никакой наемный работник не может быть влиятельным человеком.
— А Иисус?
Он дернулся, как от тока, и спросил, не католичка ли она.
— Нет, с какой стати?
Успокоенный, он объяснил, что в Шотландии только католики и детвора величают Христа запанибрата.
Она сказала:
— Да зовите его как угодно, но не будете же вы отрицать его влиятельность.
— Буду. У него был шанс стать влиятельным, когда дьявол предложил ему царствовать над всеми народами. А он отказался и, по-моему, сделал глупость. Был бы прекрасным царем. Провел бы реформы, сделал много добра людям. Так нет, отказался — и уступил место таким молодчикам, как Нерон и Аттила, Наполеон и Гитлер. Он, конечно, стал известной личностью, снискал популярность своими идеями, только нам-то какой прок от его идей? Какой влиятельный человек исповедовал их?
Джил сказала:
— А как насчет того немца, на которого вы молитесь?
— Ницше?
— Он был влиятельным человеком?
— Только не при жизни! — хрипло выдохнул Келвин. — При жизни это был глас, вопиявший в пустыне. Он носил в себе великие мысли. Высказал их. Не довел их до практического результата. Сошел с ума и умер. Зато теперь, он влиятелен! Не тот, всеми пренебрегаемый и умерший безумцем, а новый, деятельный Ницше, который через меня восторжествует!
Его голос взмыл ввысь. Соседи за ближайшими столиками оцепенело застыли, по обычаю англичан, испытывающих неловкость. Откровенно глазели официанты. Келвин подозвал ближайшего и тихо велел принести юной леди еще бутылку того же вина, что она заказывала. Официант ушел. Келвин заметил, как Джил склонилась над скатертью и прикрыла рукой рот. Ее плечи дрожали. Он сказал:
— Вам весело со мной, я вижу.
Открыто улыбаясь ему, она сказала:
— Извините, но вы производите впечатление абсолютно ненормального человека.
— Это ошибочное впечатление.
— Твою мать! Опять, что ли, я вас обидела?
Поморщившись от ругательства, он сухо сказал:
— Ничуть. В подобной ситуации нет для меня новизны. В Глейке, в общедоступном литературно-дискуссионном клубе, среди членов были женщины, и когда мы все собирались в ближайшем кафе, мне не раз и не два довелось беседовать с ними. Вообще говоря, лясы точил, но случалось обронить и важную мысль. И вот она уже возражает, и вроде бы я ей нравлюсь, нам хорошо и весело, и какой-то мостик перекидывается. Но тут она что-нибудь ляпнет, и становится ясно, что забавляет ее не разговор, а я как таковой. Я для нее вроде придурка. Мне хотелось надеяться, что в Англии все по-другому.
Джил смешалась. Она сказала:
— Не берите в голову. И нас с Джеком часто называют ненормальными.
Вернулся официант, вынул пробку и плеснул Джил на донышко. Она пригубила и одобрила. Он долил ей доверху, потом налил Келвину и удалился. Келвин спросил подозрительно:
— Надеюсь, это самое дорогое вино в меню?
— Нет, просто я люблю именно это. Оно, впрочем, не из дешевых.
— Кто вас обучил всему этому — сигары, вино? Ваш приятель?
— Джек? Господь с вами. Он пьет только пиво и курит всякий вырви глаз, когда ему позволяют финансы. А нахваталась я этих замашек у отчима. Мать лежала в больнице три месяца — выкидыш или еще что-то, — и куда только он не водил меня тогда.
Насколько можно деликатно Келвин сказал:
— Это тот отчим, который вам не особенно нравится?
— Он самый. Только тогда он мне очень даже нравился.
Отпив, она задумчиво поглядела в глубь бокала и добавила:
— Но он стал приставать, и пришлось уйти из дома.
Келвин обомлел. Он сказал:
— Так оскорбить вашу маму!
— Она не знает.
— Вы ей не сказали?
Джил вспылила:
— С какой стати? Она же любила этого гада!
У Келвина увлажнились глаза. Он потянулся через стол, забрал руки Джил в свои ладони и горячо вскричал:
— Давайте поженимся!
Расплескивая вино, она рывком поставила бокал на стол. Он между тем тихо, напористо и совершенно трезвым голосом частил:
— У меня нет работы, нет дома, но через пару недель будет и то и другое. Я не хочу оскорблять вас обсуждением материальной стороны дела, но искренне заверяю вас, что у меня есть все необходимые качества для прочного и счастливого супружества.
Она освободила руку и кивком позвала официанта, рассеянно пробормотав:
— Какие же это качества?
— Деловитость, способности и честность.
— Похоже на девиз страховой компании. Счет, пожалуйста. — И Келвину: — Мне пора домой.
Он зло посмотрел на бутылку. Там еще оставалась половина. Он схватил ее за горлышко и наполнил свой бокал, выпил, снова наполнил и пил, пока не прикончил всю. Подперев кулаком подбородок, Джил задумчиво разглядывала потолок. С последним глотком он куражисто сказал:
— Прошу прощения.
— Не надо.
— От вина и сочувствия я потерял голову.
— Я так и поняла. А вообще все было очень мило — ужин и ваше общество. Спасибо.
Он мгновенно ожил.
— Нет, это вам спасибо! Мне бы в жизни самому не заказать такой ужин. Свой первый вечер в Лондоне я провел с удовольствием и с пользой.
Официант подал Джил счет, и она передала его Келвину. Взяв его, он другой рукой потянул из кармана бумажник, но тут его глаз выхватил итоговую цифру, и он поджал губы, затолкал бумажник обратно и сказал официанту:
— Вы не оставите нас на минуту? — Тот ушел. Келвин вник в счет и сказал: — У меня нет желания сомневаться в людской честности, но на сей раз я, кажется, в ней усомнюсь.
— Вы сами просили меня заказать самый дорогой ужин!
— Да, просил и рассчитывал на вас, но двадцать шесть фунтов четырнадцать шиллингов и шесть пенсов — это сверх всякого вероятия. Они насчитали нам семь фунтов пятнадцать шиллингов за устрицы!
— Они любому это насчитают, кто съест столько же.
— В таком случае, — бурно начал Келвин, тут же переходя на официальный тон, — я очень рад нашему знакомству. У меня к вам одна-единственная просьба. Я хочу спокойно, в одиночестве посидеть с чашечкой кофе. Не ждите меня, пожалуйста.
Она в ужасе уставилась на него.
— Вы что, не можете расплатиться?
— Это моя забота. До свидания.
— Я думала, вы богатый человек!
— Я тоже так думал, но, похоже, это относительное понятие. Официант!
Официант подошел. Келвин для начала пообещал быть откровенным с ним, но Джил пресекла это намерение, спросив еще две чашки черного кофе, после чего стала грызть ноготь, бешено соображая. Келвин раздраженно зашипел:
