Почти все советники были уже здесь, как и все служащие муниципалитета; они казались мне совсем незнакомыми — все эти мужчины в черных фраках с белыми манишками и дамы в сильно декольтированных платьях, открывающих плечи и грудь, которые большинству, решил я, глядя как завороженный на необозримые веснушчатые прелести секретарши Кларка, лучше было бы прикрывать понадежнее.
Я увидел Джун: она стояла неподалеку от оркестра с Тедди Сомсом. На ней было платье из зеленой тафты, обнажавшее спину и грудь,— Тедди, как и следовало ожидать, смотрел не на ее лицо. Я подошел к ней и только было хотел заговорить, как они закружились в вальсе. Я попробовал пригласить других девушек, но добился лишь обещания потанцевать попозже: на городском балу все танцы расписываются заранее, а мне еще ни разу не приходилось бывать на таких балах. Хойлейк дал мне не очень удачный совет: о партнерше как раз следовало позаботиться заблаговременно. А иначе, мрачно подумал я, уныло кружа в вальсе очкастую библиотекаршу с какими-то удивительно тусклыми пепельными волосами, приходится довольствоваться категорией № 10. Уж лучше было бы пойти в один из леддерсфордских дансингов и завязать знакомство с какой-нибудь не слишком обремененной предрассудками фабричной работницей.
Я направился в бар и, тщетно стараясь поймать взгляд официанта, обнаружил еще один недостаток в подобных светских развлечениях: тут надо либо разоряться на виски, либо накачиваться пивом. Пока я пытался подозвать к себе официанта, манишка у меня на груди расстегнулась, и я почувствовал, что медленно краснею. В ту же минуту я увидел Сьюзен. С ней был Джек во фраке — во фраке, сшитом у собственного портного,— и в белом галстуке. Запонки у него, конечно, были золотые, а белый платок, торчавший из нагрудного кармашка,— шелковый. Он смеялся, обнажая белые зубы. Я с удовольствием выбил бы их,— меня удержала только мысль, что сначала он успеет выбить мои. На Сьюзен было серебристое платье — достаточно строгое и вместе с тем достаточно кокетливое, лишь слегка обнажавшее ее худенькие и вместе с тем округлые плечи и молодую крепкую грудь, которую — не без тайного злорадства подумал я — мне приходилось видеть куда более обнаженной, чем этому богатому ослу, что стоит сейчас рядом со Сьюзен.
Они с Джеком входили в число тех, кто окружал Брауна, красное лицо которого сияло улыбкой. Тут же был и Хойлейк; он посмотрел на меня в упор, но лишь слегка улыбнулся. Они находились в дальнем конце комнаты,— я отвернулся и принялся пить. Во рту у меня был неприятный вкус: когда я злюсь, мой желудок всегда начинает бунтовать.
Я быстро допил пиво и заказал виски. Я стоял, повернувшись спиной к маленькому кружку в дальнем конце комнаты, и раздумывал, подойти к ним или нет. Вынув сигарету, я порылся в карманах и, не найдя спичек, попросил соседа дать мне прикурить. В эту минуту я поймал взгляд Сьюзен: она ослепительно улыбнулась мне, и, ободренный этой улыбкой, я направился к маленькой группе, которая, по мере того как я приближался к ней по этой бесконечно длинной комнате, начинала казаться все более и более неприступной и грозной,— словно бронированные мониторы с вращающимися башнями, которые применялись во время войны Севера и Юга.
— Добрый вечер, Сьюзен,— сказал я.
— Здравствуйте, Джо! — Затем, после некоторого колебания, она добавила: — Вы знакомы с моими родителями?
— Здравствуйте, мистер Лэмптон.— В голосе миссис Браун звучала неподдельная теплота. Вблизи она производила еще более внушительное впечатление: я не сомневался, что по велению кастовой гордости ее лицо может стать каменным.
— Мы с вами, кажется, встречались в муниципалитете,— проронил Браун. Он окинул меня быстрым оценивающим взглядом карих глаз, совсем таких же, как у Сьюзен. Он был уверен в себе не менее, чем Джек, но по-другому: его простонародная манера говорить, казавшаяся мне чересчур наигранной, была одним из проявлений этой уверенности.— Ну-с, чем вас угостить?
— Шотландским виски, пожалуйста.
Он щелкнул пальцами — и тотчас, словно по мановению волшебной палочки, перед нами вырос официант. Я взглянул на Хойлейка. На какую-то секунду лицо его приняло ледяное выражение. Он извинился и быстро отошел от нас; хотя в комнате было полно народу, он пересек ее, никого не задев. При этом он не смотрел, куда идет, и я вспомнил старый анекдот про королеву Викторию, которая всегда садилась, как только у нее появлялось желание сесть, не глядя, есть ли подле нее стул. Блики света играли на его дымчатых очках и лысине; фрак его казался одеянием чиновника при каком-то чрезвычайно церемонном и жестоком византийском дворе; король и королева смотрели на меня задумчиво и холодно, слуга протягивал мне бокал с янтарной жидкостью, и у меня внутри все сжалось от страха, точно это питье могло заставить меня выдать некую страшную тайну; принцесса бросила какую-то любезность и улыбнулась мне светской улыбкой, словно мы познакомились только что, а принц с высоты своего роста готовился сказать нечто приятное бедному вульгарному малому, бывшему сержанту, который, должно быть, совсем растерялся, оказавшись в столь избранном обществе.
— Кстати, вы случайно не были под Комптон-Бессетом? — спросил он.
— Вместе с пятьдесят первой,— ответил я.
— В этой эскадрилье служил мой большой приятель Дэрроу. Петушок Дэрроу. Очень милый человек, мы с ним вместе учились. Заработал ленточку за Рур.
Мы, младшие чины, называли это «схватить медальку». «Заработать ленточку» — так говорили журналисты. Это меня разозлило, хотя я понимал, что он просто пытается подделаться под мой жаргон.
— Нет, я его не помню.
— Но вы, несомненно, должны были встречаться с ним. Старина Петушок был человеком заметным: огненно-рыжий, с потрясающим баритоном. Из него мог бы выйти настоящий оперный певец.
— Я не был с ним знаком,— сказал я и все снова и снова повторял эти слова еще добрых пятнадцать минут, в течение которых Уэйлс, а заодно Браун и его жена играли со мной в игру «А вы знаете такого-то?», прощупывая меня с разных сторон — общественной, политической и даже религиозной: их так удивило, например, что я не был знаком с каноником Джонсом из Леддерсфорда («Он, правда, принадлежит к Высокой церкви, но это единственный умный священник на севере Англии…»). Игра эта хорошо известна, и цель ее — унизить тех, кто беднее тебя. Правда, это им не совсем удалось, но, несомненно, я дорого заплатил за виски Брауна и за ту рюмку виски, которой затем угостил меня Джек. А как любезно, с каким изысканным тактом Джек отказался от моего ответного угощения («Ни в коем случае, старина, здесь безбожно дерут!»).
Никогда в жизни не чувствовал я себя таким одиноким и загнанным; из-за нескольких рюмок хереса и виски на меня теперь сыпался град отравленных стрел, парализующих гордость: «А вы знаете…», «Вы, разумеется, встречали…», «Вы, безусловно, знакомы…» Сьюзен почти все время молчала, но, судя по ее лицу, она прекрасно понимала, что все это означает. Она, конечно, пришла бы мне на помощь, но для этого ей не хватало опыта и твердости характера.
Прежде чем отправиться на бал, я выпил в «Сент-Клэре» две пинты «Старого», и теперь эти четыре рюмки виски и все возрастающее раздражение заставили меня забыть о привычной осторожности. Я не был пьян, но и не вполне владел собой. Джек спросил меня, знаком ли я с сыном Улыбчивого Зомби.
— Удивительный малый,— сказал он.— Помяните мое слово, он когда-нибудь разобьется в своей старой машине. Ездит, как сумасшедший. Вы должны его знать: он вечно гоняет по Дафтону.
— Я не знаюсь с торгашами такого рода,— сказал я.
Наступило молчание.
— Я не вполне вас понимаю, старина.
— Он продает одежду в кредит,— пояснил я.— По сути дела, это ростовщичество. Такой торговец покупает товар прямо с фабрики и продает в рассрочку по цене раза в два выше той, что я или любой другой, у которого есть глаза, согласится за это заплатить. А он еще берет проценты…
— Это коммерция,— перебил меня Джек.— Нельзя же отказываться от прибыли.
— Это грязная коммерция,— сказал я.
До этой минуты миссис Браун оставалась непроницаемо спокойной. У нее было красивое лицо с большими глазами и нежной кожей, белизну которой еще больше подчеркивали черные волосы. Теперь же ее губы сложились в гримасу легкого отвращения, которая яснее слов говорила, что она не хочет иметь ничего общего с этим развязным субъектом в рубашке с плохо застегнутой манишкой и с латунными запонками, особенно после того, как он при ней так грубо и несдержанно ответил на вполне вежливый вопрос милого Джека; а Джек еще был так любезен с ним и разговаривал, как с порядочным человеком, и это, разумеется, ударило тому в голову.
Она взяла Брауна под руку.
— Наш танец, дорогой. До свиданья, мистер Лэмптон.
