Джон Брэйн - Путь наверх

25

Всю дорогу до Дорчестера она плакала. Я крепко обнимал ее, прижимаясь щекой к ее щеке; я помню запах ее волос: они пахли морской водой, оливками и потом. Мы почти все время молчали; я смотрел на мелькавшие за окном машины пологие холмы, на пшеницу, отливавшую темным блеском серного колчедана, на вересковые пустоши, столь же театрально-унылые, как поля были театрально-тучными, и пил красоту природы большими глотками, словно коньяк, стараясь заглушить растущее чувство вины и пустоты.

Когда мы вышли на платформу, Элис сказала мне:

— Хоть бы ты меня убил! — Эти слова были произнесены так просто и спокойно, что мне стало страшно.

— Убил?

— Если бы ты захотел сейчас убить меня, я бы не стала сопротивляться.— На ее щеках сквозь загар проступили пятна румянца.— Ты дал мне столько счастья, что я не могу представить себе, как хотя бы секунду буду жить без тебя. Не могу поверить, что еще немного — и я окажусь одна в купе… Вот так же люди, осужденные на казнь, не могут, должно быть, по-настоящему поверить, что их повесят, пока не станут на крышку люка…

— Перестань, глупенькая. Мы же увидимся. И будем видеться часто. Будем вместе всю жизнь, разве ты забыла?

— Ты любишь меня? Даже сейчас тебе нет нужды лгать мне. Ты в самом деле хочешь, чтобы я развелась с ним? — Глаза ее покраснели и распухли от слез, а платье утратило свою свежесть. Я вдруг вспомнил спокойную, безукоризненно одетую Элис, с которой меня познакомили на первой читке «Фермы в лугах», и почувствовал себя убийцей.

— Клянусь, что хочу.— Я посмотрел ей прямо в глаза.— Я люблю тебя, Элис. И буду любить тебя, пока не умру. Теперь ты моя жена. И другой у меня не будет, и я буду с тобой в купе — на всем протяжении пути.

— Больше мне нечего сказать тебе, Джо.— Она принялась быстро и умело приводить в порядок свое лицо.— Окажи мне одну услугу, милый, пока не пришел поезд, хорошо? Купи мне сигарет и спичек. И уходи сейчас же, как только я сяду в поезд. Уходи и не оборачивайся. И все время думай обо мне. Не переставай думать обо мне.

Я посадил ее в поезд, отходивший от лондонской платформы занятной маленькой станции — какой-то чересчур чистенькой, белой, утопавшей в зелени, совсем непохожей на железнодорожную станцию,— и решил зайти в гостиницу чего-нибудь выпить: надо же было как-то убить час, остававшийся до приезда Чарлза и Роя.

Городок, залитый ослепительным солнцем, казалось, был занят только развлечениями. Однако атмосфера, царившая здесь, была совсем иного рода, чем в Блэкпуле, или Маргете, или Скарборо, где люди ищут отдыха от тяжелых рабочих будней. Приезжавшие сюда продолжали вести обычную, до предела насыщенную комфортом жизнь: люди, окружавшие меня в баре гостиницы, устланном толстым ковром, просто решили устроить себе отдых от дел — от всяческих договоров, контрактов и отчетов, но для них это не было долгожданным праздником, коктейлем перед обедом, меню которого обдумывалось за много месяцев до отпуска. Роскошный бар, ледяной коктейль, костюм из легкой шерсти, шелковый галстук, панама на голове — все это было частью моего отпуска, как и такси, на котором я ездил в Камли; но для людей, принадлежащих к высшим категориям, все это было не исключением, а необходимостью.

Я кончил пить и поманил официанта в белой куртке; он тотчас подошел ко мне, и поэтому я сразу понял, что он причислил меня к перворазрядным клиентам. Тому, кто хочет узнать, к какой категории его причисляют, достаточно зайти в бар фешенебельной гостиницы, когда там полно посетителей, и посмотреть, как быстро его обслужат.

После завтрака я встретил Чарлза и Роя. На Чарлзе были светло-кофейные полотняные брюки, белые с коричневым туфли, ярко-красная рубашка и белая спортивная шапочка с зеленым козырьком. Лицо его под этой шапочкой казалось кирпично-красным. Рой, высокий, сутуловатый молодой человек, работавший в библиотеке по соседству с библиотекой Чарлза, щеголял в синих замшевых туфлях, синих полотняных брюках, оранжевой рубашке с открытым воротом и защитных очках. Оба курили сигары.

— Господи,— сказал я,— вы выглядите, как рехнувшиеся кинорежиссеры.

— Мы к этому и стремились,— сказал Чарлз.— Десяток бывших девственниц в настоящую минуту ждет, когда мы заключим с ними контракт.

— Это совсем не трудно,— заметил Рой.— Надо только сказать: «Будь мила со мной, деточка, и я буду мил с тобой».— Он медленно оглядел меня и покачал головой. У него было лицо ланкаширского комика, длинное и неподвижное, с глубокими морщинами, создававшими впечатление иронического дружелюбия.— У вас усталый вид, Джозеф. Вы, наверно, трудились в поте лица и стерли руки в кровь, подготавливая наш маленький домик к нашему приезду.

— Если он и трудился, то не руками,— сказал Чарлз.— Ты только посмотри на этот опрятный костюм, на эту ослепительно белую рубашку, ну и, конечно, на панаму. Заметь, какие у него мешки под глазами, какой утомленно-довольный у него вид,— нет, он совсем не думал о нас эти четыре дня, Рой. Знаешь, почему у него такие отутюженные складки на брюках? Потому что сегодня он впервые надел их с тех пор, как приехал в Дорсет.

— Вы даже не обратили внимания на нашу колесницу; вот уж поистине средневековая пытка! — заметил Рой.

Это была довоенная модель «гудзон-терраплейн», вульгарно щеголеватая, как гангстер.

— Мы взяли этот автомобиль напрокат у дяди Роя по сходной цене,— пояснил Чарлз.— Помнишь того добродушного типа, которого ты видел в баре под рождество?

— Черта с два, добродушного! — возразил Рой.— Эта машина уже убила троих. Дядюшка считал, что поступил очень умно, когда купил ее по дешевке и залатал, но ему теперь никак не удается продать ее. Старый скаред! На переднем сиденье до сих пор сохранились пятна крови.

Чарлз хлопнул меня по спине и сунул мне в рот сигару.

— Вот перед вами образец английского аристократа. Сытый, немного пьяный и на последней стадии полового истощения.— Он взглянул на часы.— Пропустим по стаканчику, пока они не закрыли, или будем пить стаканами у себя в коттедже?

— В коттедже,— сказал я.

Я сел рядом с ним спереди, а Рой развалился на заднем сиденье.

— Я теперь помолвлен, знаешь? — Чарлз почесал сбоку нос, что он всегда делал, когда смущался.

— Конечно, с Джулией?

— Вот именно. Она славная девушка. Ты непременно должен с ней познакомиться.

— Тогда она пожалеет, что поторопилась. А знаешь, я очень рад, что ты решил остепениться. Ты становишься стар для случайных связей. Ведь сохранился ты куда хуже меня. Теперь она принадлежит к категории № 1?

— В ней слиты все категории. Вот уж с кем не соскучишься.

Я почувствовал, что вокруг происходят какие-то перемены, перемены столь же неизбежные и естественные, как смена времен года,— приливная волна, с которой должен был бы двигаться и я, но не мог.

— Я теперь тоже уже меченая овца,— сказал Рой.

— Поздравляю.— Неожиданная мысль поразила меня.— А вы не пригласили их пожить в коттедже?

— Успокойся, мой мальчик. Моя нареченная в Ирландии, а невеста Роя — в Шотландии.

— Наши тещи нам не доверяют,— добавил Рой.

— И не удивительно,— сказал Чарлз, проскакивая между большим фургоном и встречным мотоциклом на скорости пятьдесят миль в час.— Люси была одной из подчиненных Роя. Это была милая шестнадцатилетняя девочка, когда она поступила к ним…

— Не гони так,— перебил я,— а не то я тоже испорчу обивку. Господи, воображаю, что ты вытворял на джипе!

— Я мчался на нем с Эрролом Флинном в день Победы. Мы ехали по шоссе, мощенному японскими трупами. Маунтбэттен, Слим и все прочие следовали за нами на почтительном расстоянии. Бирманские красотки осыпали нас цветами и поцелуями, а братья Уорнер с небес оглашали воздух «Те Deum…» [14]

Мотоцикл чуть не налетел на нас и пронесся у нашего правого крыла на расстоянии какого-то дюйма. Чарлз погрозил ему кулаком.

— Эй ты, сукин сын! — рявкнул он.

— Дальше поведу я,— сказал я.— Стоит тебе сесть за руль, как ты забываешь, что ты уже не на романтичном Востоке, где можно давить прохожих сотнями и отделываться легким предупреждением.

— Нечего сказать, предупреждением.— Чарлз остановил машину и отодвинулся, уступая мне место.— Какой-то кули обошелся мне в целую сотню!

— Бездушный империалист,— сказал Рой.— Вот из-за таких, как ты, мы и потеряли империю.

Трогаясь, я рванул машину, но вскоре приспособился к ней. Рулевое управление оказалось непривычно жестким, но мотор был мощный, и мне доставляло удовольствие вести машину. Чарлз и Рой запели «Там, в Мобиле», я вынул сигару изо рта и подхватил припев:

Я посмотрел на свою сигару и вспомнил, что бросил курить. Во мне поднялось виноватое чувство, но, когда песня была окончена, я снова сунул сигару в рот. Уж слишком она была хороша — не хотелось выбрасывать.