— Я искала вас повсюду… — сказала Анне, прижав руки к груди. — Почему вы тут?
— А где мне надо быть? — удивился лесничий.
— Да у секретаря уездного комитета. Нашли время мечтать на мостике! Вы должны спорить, убеждать, рассказывать о своей работе в Тулликсааре. Как глупо вообще думать, будто вы убили лося! Говорят, что поступила такая жалоба, это правда?
— Да, поступила и такая жалоба.
— Это же глупость! И я, и отец можем подтвердить…
— Михкеля Нугиса и его дочь Анне тоже обвиняют в убийстве лося.
Анне подняла глаза. Какие они были большие и горячие.
— Мы? Чтобы мой отец… чтобы сурруский Нугис убил лося?
Такое искреннее недоверие было написано в глазах девушки, такое огромное удивление прозвучало в ее голосе, что Реммельгас оправился от замешательства, вызванного неожиданностью встречи.
— Убил он или нет, но вы из числа свидетелей выбыли — обвиняемые не могут защищать друг друга.
— Какая подлость! — Анне вздрогнула, словно ей вдруг стало холодно, и придвинулась к Реммельгасу. — Но кто же этому поверит? Дикое предположение!
— Койтъярв сказал, что дело не в предположениях, а в фактах. Нужны факты, опровергающие обвинение.
— Так найдите их! Это ведь не только ваше личное дело, на весах честь всего нашего лесничества. Если вы этого не сделаете, я созову всех ваших сослуживцев, всех местных жителей, и мы еще посмотрим, найдется ли среди них хоть один, кто поверит в то, что лесничий, словно браконьер, застрелил лося.
Реммельгас не мог оторвать глаз от девушки, он уже забыл о своих заботах и о своей досаде. Он никогда не видел Анне такой взволнованной.
Вдруг она схватила его за руку.
— Господи, совсем забыла, из-за чего я прибежала сюда из Сурру! Встретила по дороге людей, услыхала о комиссии, и все из головы вылетело. Дело в том, что вам надо быть очень, очень осторожным!
— Почему?
— Отец сегодня в лесу видел Тюура!
— Вряд ли он решился остаться в этих местах, — усомнился Реммельгас.
— Отец уверен, что это был именно Тюур. Он наткнулся на него у Кяанис-озера, неподалеку от реки. Увидев отца, тот бросился в кусты и пропал… Тюур вас ненавидит, будьте осторожны.
— И вы так бежали только затем, чтобы предостеречь меня?
Анне нагнулась и, глядя вниз на бушующую воду, что-то произнесла. Реммельгас не разобрал слов и подошел ближе. Анне перегнулась через перила, подставляя свое разгоряченное лицо под прохладные брызги воды, взлетавшие с камней.
— Не слышу! — крикнул Реммельгас.
Анне выпрямилась и, все еще глядя в сторону, тихо сказала:
— Мне всегда тяжело думать о людях плохое… Но мне кажется, что… в этом деле замешан Осмус…
Реммельгас непонимающе пожал плечами.
— Только сегодня я услышала, что Хельми и Кари скоро поженятся… — Щеки Анне порозовели, и, наверно, не только оттого, что их окрасил закатный багрянец. — Осмус, конечно, знал об их планах, а все же наплел мне небылиц про вас и Хельми…
— И вы поверили?
Анне сердито тряхнула головой.
— Нет! — И добавила тихо: — Разве что совсем ненадолго…
— Анне!
Девушка улыбнулась, и они бок о бок склонились над перилами, глядя вниз, где клокотала над камнями вода. За мельницей, в дупле старой липы, протяжно и злобно ухнул проснувшийся филин. В Мяннисалу лениво и сонно залаяла собака.
Анне подняла голову.
— Пошли!
— Куда торопиться?
— Расскажем все-все, что знаем. Тюур страшный человек… Я боюсь за тебя.
И, видя, что Реммельгас все еще колеблется, она схватила его за руку и увлекла за собой.
Койтъярв еще не спал, и Анне рассказала ему о встрече своего отца с Тюуром.
— Он может бог знает что выкинуть, — сказал Реммельгас.
— Расставим несколько постов. И я думаю, что именно вам следует особенно поостеречься.
— Вот и я то же говорю, — подтвердила Анне. — Ведь Тюур угрожал лесничему, даже письмо ему прислал.
— Вот как? — Койтъярв поднял брови. — Где же оно?
— В моем письменном столе…
— Так-так, — задумчиво протянул секретарь. — В письменном столе, значит. А почему не в руках у представителей власти?
— Стоило ли им заниматься?.. Мальчишеская выходка, и все…
— Какая близорукость! — Секретарь стукнул рукой по столу. — Эти бандиты ни с чем не считаются, еще немного — и сейчас было бы уже слишком поздно… разбирать жалобы на вас. Неужели вы сами не понимаете, что наиболее тяжелым, наиболее серьезным из всех обвинений против вас было обвинение в сговоре, в сообщничестве с врагом народа? А тут угрожающее письмо Тюура… Ведь оно снимает подозрение. Ну, пойдем в вашу канцелярию, там есть телефон.
Койтъярв позвонил по телефону Рястасу, а потом в милицию и договорился насчет сторожевых постов. Реммельгас долго рылся в своем столе, прежде чем разыскал на дне ящика скомканное письмо Тюура. Койтъярв тщательно расправил его и положил в свой бумажник.
— Теперь о вашей безопасности… — обратился он к Реммельгасу.
— Не беспокойтесь, — возразил тот. — Я теперь буду осторожен.
— Этого мало, — проворчал Койтъярв, — ведь такая гиена не нападет в открытую.
— Все-таки не надо приставлять ко мне охрану, — рассмеялся Реммельгас. — Я пойду провожать Анне… товарищ Нугис.
— Неужели, товарищ Нугис, ночью, в такой час, вы пойдете домой через лес?
— Конечно, — ответила Анне. И Реммельгасу: — А тебе следовало бы остаться дома…
Реммельгас и слушать не стал возражений Анне, и оба они вскоре исчезли вдали, в темнеющем лесу.
Койтъярв задумчиво посмотрел им вслед и заказал еще один телефонный разговор с городом. Разговор был коротким, его поняли с нескольких слов.
Члены контрольной бригады погрузились в разбор дел лесничества, просмотрели все документы, сравнили записи в книгах. Койтъярв вызвал к себе людей, долго и подробно с ними беседовал.
Через день он вызвал Реммельгаса.
— Помните, весной я говорил вам в городе, что как-нибудь приеду в Туликсааре и вы мне расскажете о своем лесе. Я слушаю вас.
Реммельгас растерялся — он ожидал расспросов о Тюуре, об убитом лосе, но не о своих делах.
— Не знаю, что именно вас интересует…
— Все. Как вы возобновляете лес. Как снимаете. Как боретесь против заболачивания.
Реммельгас боялся, что рассказ его покажется Койтъярву скучным и тот быстро утомится, но прошло полтора часа, а его ни разу не прервали. Даже когда он кончил, Койтъярв все еще молчал и с задумчивым видом смотрел в окно.
— В какого великана превращается человек! — сказал он тихо. — Все хочет покорить, переделать по-своему, чтобы народу жилось лучше… Я просто заслушался вас, товарищ лесничий. Самому захотелось стать на ваше место.
— Чем бы ни кончилось расследование об убийстве лося, о покровительстве врагу народа и о прочих выдумках, я не прекращу борьбы за перевод лесосек в дальние районы. Если вы в этом вопросе станете на сторону Осмуса, я буду апеллировать в Центральный Комитет. Лес безгласен, сам он не может защитить себя от честолюбивых карьеристов…
Койтъярв так пристально посмотрел на Реммельгаса, что тот невольно опустил глаза.
— От вас прямо жаром пышет, — сказал он. — Теперь я начинаю понимать, почему люди так энергично защищают вас — вы всех тут зажгли. Знаете, вчера вечером ко мне явился поздний гость.
— Гостей к вам много ходит…
— Остальных я сам вызывал. Он один пришел незваный… Высокий такой, брови густые и лохматые, лицо словно медное, усы длинные, густые…
— Михкель Нугис?
— Он самый.
У Реммельгаса сердце оборвалось. Неужели старик пришел жаловаться? Нугис еще не свыкся, не примирился с мыслью о рубках в Сурру. Он боролся с собой, он даже поддерживал Реммельгаса, но сердце зачастую оказывается сильнее рассудка…
— Хотите узнать, о чем он говорил?
— Мы с Нугисом по-разному смотрим на размещение лесосек…
— Вот как? Интересно… Но разрешите рассказать вам о нашем разговоре. Было уже поздно, солнце зашло. Я видел, что мимо окна прошел высокий человек, но в дверь никто не постучал. Тропинка упирается в дом, и поэтому я насторожился. Поскольку в сенях по-прежнему было тихо, я не смог побороть любопытства и пошел взглянуть. Выглядываю в сени и вижу в наружных дверях высокую фигуру. Человек стоял ко мне спиной и дымил трубкой. Он услышал мои шаги и повернулся. «Ждете кого-нибудь?» — спрашиваю. «Я?.. Нет, кого мне тут ждать?..» Выхожу я на крыльцо, останавливаюсь рядом с ним и тоже закуриваю. Вечер был тихий, эти вот березки стояли такие понурые, солнце уже заходило, и на закате горели облака. «Хороший вечер», — говорю. Старик встрепенулся. «Чего? Ах, вечер? Да, ничего… Завтра опять будет дождь». Человек стоит себе и практикуется в метеорологических изысканиях — зачем мне мешать ему? И я начал спускаться с крыльца. Там у вас три ступеньки. На крыльце все по-прежнему было тихо. Только я сошел на землю, как предсказатель погоды не выдержал и спросил своим хриплым басом: «Это вы… это вы партийный секретарь?» — «Я». Старик опять замолчал и начал грызть трубку. Я остановился. Было ясно, что он пришел не просто поболтать, что на сердце у него тяжелый камень. Шутка ли, человек целые четверть часа простоял у двери. Вижу я, гасит он трубку пальцем, зажимает ее в кулак, сует в карман и говорит: «Тогда надо нам потолковать». Привел я его в дом, посадил. Прикусил он ус, задумался и сказал мне: «Я сурруский лесник. Говорят, на лесничего есть жалобы». Я молчу. «Это правда?» — «Правда», — говорю. Тут старик вскочил. Головой он доставал чуть ли не до потолка. Сделал он ко мне два размашистых шага, упер свои большие, как гири, кулаки в стол и этак в упор: «От Осмуса?» — «Не важно, от кого, важно, что есть». — «Я знаю, что от Осмуса. Он грозился. Лесничий прижал его к стене с новыми лесосеками. Тот и струсил, что плана не даст. Для него проценты — все!» — «Значит, начальник лесопункта прав?» Вижу, нахмурился старик, сдвинул свои лохматые брови и так зыркнул на меня глазами, словно ножом полоснул. «Нет, прав наш новый лесничий». Вижу, трудно ему говорить. Дышит тяжело, кашляет, задыхается, будто кто его за горло взял. Наконец пересиливает себя и выкладывает: «Да, прав лесничий. Он вперед заглядывает, вдаль». Сказал это старик и немного отошел — брови обратно разъехались, кровь от лица отлила. Сует руку в карман и достает опять свою трубку, большую такую, — добрая осьмушка табаку влезет. «Так, говорю, а дальше что?» Удивился он очень, забыл, что уже спичку зажег, держит ее над трубкой и смотрит на меня из-под бровей. «Дальше? Дальше ничего». На том наш разговор и кончился.
