Вскоре я услышал голос отца и его шаги внизу. Значит, он вернулся из аптеки. По вечерам я всегда ждал отца и выбегал встречать его на улицу. Мне казалось, что я слышу, как он спрашивает в дверях обо мне, как Нвард, Оник и мама рассказывают ему, что я натворил. Я решил убежать из дому. Сбегу в другой город, может быть, даже в Россию. Со школой покончено! Буду зарабатывать себе на жизнь, работая подмастерьем либо в овощной лавке, либо в обувной, а может, стану продавать спички и папиросную бумагу на улицах.
По вечерам, после работы, отец всегда пребывал в весёлом расположении духа. Выпив аперитив, он громко заявлял:
— Я лорд, английский лорд! — и хлопал себя по плечу. — Вот моя женщина и вот мои дети, чего ещё может желать человек? — говорил он.
Слово «женщина» коробило мать. В его устах оно звучало как «девка». Юмор у отца был раблезианский, и он любил паясничать и шокировать дам.
После аперитива, перед обедом, отец устраивал импровизированный концерт. Мы пели его любимые песни, Оник играл на скрипке, а Нвард аккомпанировала ему. Иногда папа сам играл на скрипке и очень забавно пел церковные гимны, подражая вибрирующим голосам псалмистов. Он хвастал былыми успехами в математике. В его-то времена армянская школа была настоящей школой. Когда он входил в класс, мальчики вставали и кричали хором: «Вот идёт наш великий математик!» Не было ни одной задачи, которую он не мог бы решить. Да и учителя у них тогда были настоящие, не то что теперешние ослы и башибузуки, — говорил он.
Но сегодня стояла зловещая тишина.
Слышно было, как все встали и пошли в столовую. Я был голоден, но до меня никому не было дела. Снизу доносился запах отварного языка и гороха — блюда, которое отец называл королевским, рыбы и чая. Никто, никто меня не любил. Мне хотелось умереть.
Я подошёл к окну и стал украдкой следить за тем, что происходит у Персидесов по другую сторону улицы. Они тоже сидели и обедали. Голова Хелене была забинтована. Она не ослепла, но от раны останется уродующий шрам, и тогда никто не захочет на ней жениться, с горечью подумал я. Во главе стола сидел её строгий отец, господин Персидес, винокур. Я боялся его, но собственные дети боялись ещё больше. Он был чрезвычайно уважаемым горожанином. Я видел госпожу Персидес, трёх старших дочерей — Делисилу, Андронику, Теанон и их брата Элевтераки — моего дружка. Старший их сын учился в Париже. Конечно же, они говорят о моём преступлении. Я стал позором своей семьи и нации.
В комнате темнело. Мне стало казаться, что под кроватью и в гардеробе прячутся воры и привидения. Хотелось звать на помощь и бежать вниз. Но ведь я должен был стать бесстрашным солдатом, революционером, как дядя Левон. А он никогда ничего не боялся. Я услышал, как они все вернулись в гостиную, и ко мне в комнату вошла наша хорошенькая служанка Виктория, держа в руках зажжённую лампу.
— Отец хочет тебя видеть, — строгим тоном сказала Виктория.
— Он очень сердится?
Она кивнула. Вслед за ней я спустился в столовую, так низко опустив голову, что мне были видны только узоры на ковре. Увидев ноги матери в углу комнаты, я побрёл по направлению к ней, не осмеливаясь, однако, поднять голову.
— Эш! Осёл! — произнёс отец своё самое презрительное слово. Его нервные дрожащие руки обрушились на мою спину. Я упал. Впервые в своей жизни отец бил детей. Мне показалось, что меня поразил сам господь бог. Я был раздавлен и унижен, хотя физической боли не ощущал. Мне было больно за отца. Волосы его поседели, он работал для нас, не покладая рук, отправлял нас отдыхать в деревню каждое лето, а сам в летний зной оставался в городе готовить лекарства. Пряча лицо, я с трудом приподнялся на колени, не смея смотреть ни на него, ни на других. Потом подполз к матери и, забыв, что я бравый солдат и революционер, разревелся прямо у неё на коленях. Она дала мне немного поплакать, потом подняла наверх, уложила в постель, укрыла одеялом и когда я прочёл «Отче наш», дрожащей рукой перекрестила меня.
— Ты должен завтра извиниться перед Хелене.
— Д-да, мама.
Она ушла, а я зарыдал, накрывшись одеялом. Мне казалось, что я не переживу этого позора. Минут через пятнадцать вошла тётя Азнив, мамина незамужняя сестра, — мы, дети, любили её как вторую мать — и села у кровати. Она недавно вернулась из паломничества в Иерусалим.
Её любимцем тоже был Оник, они спали в одной комнате. Но мне она привезла из Стамбула инкрустированную перламутром маленькую мандолину, а из Бейрута — французскую почтовую открытку, на которой был изображён Наполеон верхом на лошади. Поистине утончённый комплимент!
— Шат чар эс — ты ужасный шалун, — сказала она, и в голосе её слышалось отчаяние. — Почему ты не можешь быть таким, как Оник? Он не такой проказник, как ты.
— Всё равно папа никогда бы его не побил! — сказал я, заглушая подушкой рыдания. — Здесь только меня одного наказывают. Если с-сломается с-стакан — то я его с-сломал… Потеряется что-нибудь — т-тоже я… Учителей мне не нанимают, учиться музыке не отдают!.. Таскать воду должен я, сходить в лавку за овощами и хлебом — опять я. И не б-беда, если у меня заплата на штанах… А Оник и Нвард могут делать всё, что им захочется…
— Они старше тебя, родной. Хочешь, я тебе сказку расскажу? Жил-был человек, — начала она, — у которого было три сына. Повадился к ним по ночам вор красть урожай. Тогда попросил отец сыновей поймать его. В первую ночь поле караулил старший сын, но уснул, и вор утащил урожай. Во вторую ночь поле караулил средний сын, но и с ним приключилась та же история. В третью ночь пришла очередь младшего сына — Манука. Братья посмеивались над ним, говорили, что он и мухи не поймает.
Стал Манук ждать вора. Чтобы не уснуть, он порезал себе палец перочинным ножиком, а в рану втёр соли. В полночь услышал он гул ветра и, посмотрев на небо, увидел вдруг огненного коня — крылья огненные, из глаз сыпались молнии, а из-под копыт снопами вылетали искры. Летел он быстро, а как приземлился прямо на поле — земля задрожала.
Этот удивительный конь стал поедать урожай. Манук следил за ним из-за кустов. Так вот кто вор! Он подкрался к нему сзади, прыгнул на спину и крепко стянул ему верёвкой шею. Конь забил копытами, взвился на дыбы, пытаясь сбросить Манука, да не тут-то было.
Тут конь почуял, что нашёл своего настоящего хозяина, и взмолился:
— Отпусти меня, Манук. Никогда больше не трону ваш урожай. А за доброту твою — отплачу. Свистни только и скажи три раза: «Огненный конь!» — я тотчас же примчусь.
— Хорошо, — ответил Манук. — Я тебе верю.
И отпустил коня; тот полетел и скрылся в небе. Вернувшись домой, Манук рассказал отцу и братьям, что поймал вора, но отпустил, взяв с него обещание и близко не подходить к их полю. Братья обозвали его дураком. Но с той поры никто уже не крал их урожая.
Была у царя очень красивая дочь, которую он хотел выдать замуж за лучшего наездника в царстве. Разослал царь гонцов во все концы страны, и они объявили о большом дворцовом празднестве, во время которого царевна сядет у окна во дворце, а на пальце у неё будет кольцо. Тот, кто допрыгнет на коне до окна и сорвёт кольцо с её пальца, тот и получит её руку.
Со всех концов царства поспешили наездники на состязание. Старшие братья Манука тоже решили участвовать, ведь они были добрыми наездниками. Они оделись во всё самое лучшее, вскочили на лучших коней и поскакали, оставив Манука дома. Они не захотели взять его с собой.
— Дурачок, — сказали они, — куда тебе с нами тягаться?!
У Манука не было коня, ходил он в обносках братьев и знал, что некрасив. Он совсем было приуныл, как вдруг вспомнил об огненном коне. Вышел он в поле, свистнул и позвал три раза: «Огненный конь!» Тотчас же земля загудела, задрожала, и перед ним невесть откуда возник прекрасный конь с серебряным седлом.
— Я твой друг — Огненный конь, — сказал он. — Что прикажешь?
— Скачи со мной ко дворцу, на состязание.
— С большим удовольствием.
Взобрался Манук на коня и превратился в прекрасного рыцаря. Он скакал во всю прыть. Состязание уже началось. Когда настал его черёд, конь прыгнул выше всех, не доставая нескольких вершков до кольца. Толпа закричала от восторга. — Кто он? Кто он? — спрашивали все. Но Мануку не хотелось открывать своего имени. Он повернул коня вспять и исчез.
Вечером братья рассказали отцу о таинственном наезднике, который чуть не выиграл состязание. Манук слушал их, улыбаясь про себя.
Но неудача не обескуражила братьев. На следующий день они сделали новую попытку. Манук снова всех превзошёл. Ему удалось достичь окна, коснуться руки царевны, но он не сумел сорвать кольца. Он уехал прежде, чем толпа хватилась его.
В третий и последний день состязаний Мануку наконец удалось снять кольцо с пальца царевны.
— Кольцо! Оно у него! — закричали люди. — Держите его! Узнайте, кто он!
