— Вы требуете, чтобы я за три дня сделал то, чего вы сами не сделали за три месяца? Это вы, товарищ Рястас, оставляете в одиночестве членов своей организации.
Рястас почувствовал, что из атакующего он вдруг превратился в атакуемого. Не сумев защититься, он повторил уже сказанное:
— Не важно, как это все получилось, но на скамью подсудимых попал лучший член нашей организации…
— Лучший? У вас имеются доказательства?
Рястас выпрямился и словно вырос.
— Не всегда нужные доказательства фиксируются на бумаге, должна быть вера в людей. И я верю в Реммельгаса. Реммельгас коммунист, член нашей парторганизации, и мы выступим в его защиту. Я только… не знаю толком, как это сделать…
Койтъярв добродушно улыбнулся.
— Разрешите дать совет?
— Спрашиваете! — проворчал Рястас.
— Созовите совещание, пригласите всех партийцев и всех людей, сколько-нибудь причастных к делу, например Осмуса, Нугисов, Питкасте, членов контрольной бригады — словом, каждого, кто вам может понадобиться, и мы обсудим этот вопрос сообща.
— Вы скажете вступительное слово?
— Нет.
— Почему? Ведь не может быть, чтобы вам нечего было сказать.
— Даже если мне и есть что сказать, я предпочитаю сначала послушать. Мне кажется, что туликсаарцы настолько выросли и созрели, что они сами, своими силами очистят свою среду от чуждых ей элементов.
Рястас уставился на Койтъярва, открыл рот, чтоб сказать что-то, но махнул рукой и подошел к телефону, чтобы обзвонить всех участников завтрашнего совещания.
Анне пришла на совещание пораньше, чтоб успеть рассказать Реммельгасу про гибель Кирр, но Реммельгас опоздал и они успели обменяться лишь торопливым рукопожатием.
Собрались все местные партийцы. Питкасте, вопреки своему обыкновению, был тих и как будто озабочен. Он сел у печки и, уткнув локти в колени, подпер голову руками. Одним из последних вошел Осмус, а следом за ним, скрываясь за его могучей спиной, семенил тщедушный Вийльбаум. Возле стола стоял свободный стул, и Осмус опустился на него.
Рястас, пошептавшись о чем-то с Койтъярвом, поднялся.
— Все приглашенные в сборе, — начал он. — Докладов мы тут делать не будем, собрались мы не за этим, а затем, чтобы обменяться мыслями, посоветоваться и, насколько возможно, разобраться в деле. Поэтому я скажу лишь несколько слов.
Рястас кратко подытожил обвинения, предъявленные Реммельгасу и вызвавшие множество всяких толков.
— Поскольку речь идет о члене партии, мы сочли нужным созвать всех местных партийцев и причастных к делу лиц, чтобы откровенно, с глазу на глаз, высказать друг другу все, что мы знаем, все, что мы думаем.
Реммельгас украдкой скользнул взглядом по присутствующим. На всех лицах были написаны растерянность и смущение… Только Осмус выглядел спокойным и уверенным, хотя… не отражалось ли и в его глазах старательно скрываемое волнение?
Реммельгас не хотел приходить на совещание.
— Ни к чему оно, — сказал он Рястасу, — опять эти споры с Осмусом, эти орудийные залпы вперемежку с китайскими церемониями — только время потеряем. Ну, я выступлю, потом Нугисы, расскажем опять, как было дело с убийством лося, а Осмус по-прежнему будет усмехаться и недоверчиво покачивать головой… Хорошо еще, что сохранилось угрожающее письмо Тюура, теперь по крайней мере никто не поверит в покровительство врагу народа.
Реммельгас, улыбаясь, кивнул Анне. Какая она сегодня бледная, — видно, за отца тревожится. А Нугис еще более мрачен, чем обычно…
— Кто просит слова? — спросил наконец Рястас.
«Теперь наступит длинная пауза, все будут поглядывать друг на друга, а выступать первым никто не захочет», — подумал Реммельгас. И вдруг неожиданно для всех раздался уверенный голос:
— Я.
Поднялась Хельми Киркма. Ее щеки горели, блокнот в руках дрожал от волнения.
— Рястас лишь мимоходом упомянул о лесосеках и об их расположении, как будто это наименее важно. Но надо начинать именно с них, тут, по-моему, корень всего остального, тут источник всех слухов, всей клеветы. Осмус обвиняет лесничего Реммельгаса в том, что тот срывает работу лесопункта, что тот сознательно мешает ему…
— Я только сказал, — Осмус высоко поднял палец, — что лесничий Реммельгас исходит лишь из личных интересов, из интересов своего лесничества.
— Осмус тычет пальцем в Реммельгаса: тот якобы работает лишь в личных интересах. Пришло время высказать всю правду, понравится она или нет, и поэтому я так поспешно попросила слова. Не дела Реммельгаса, а обвинения Осмуса преследуют корыстную цель. Хоть сама я и работник лесопункта, но не могу не сказать, что прав товарищ Реммельгас, а не Осмус. Осмус хозяйничает плохо, он неправильно использует лес, он гонится только за почестями да за славой.
— Неслыханно! Что это за тон? Я протестую! — От негодования Осмус даже вскочил. — Это умышленная ложь, это чистая клевета…
— Это не клевета, а правда. Вы, товарищ Осмус, знаете это сами лучше всех. Вы думаете только об одном: как бы и в нынешнем году выжать свои сто тридцать процентов. Сто — для вас катастрофа: чтоб не потерять тридцать процентов, вы готовы утопить человека, думающего о будущем наших лесов!
Киркма кончила.
Осмус, стукнув по столу, крикнул:
— Я прошу слова!.. Прошу слова!..
Хельми слушали, затаив дыхание. Питкасте весь подался вперед и прямо глотал каждое ее слово. Нугис перестал теребить усы, а его дочь невольно прошептала:
— Замечательно!
Рястас кивнул Осмусу.
— Прошу!
— Начну с выступления товарища Киркмы… Мне просто не хватает слов! Я в самом деле не ожидал… Ведь я же принимал ее на работу… И сегодня… мне наносят такой удар в спину!
— Честная и откровенная критика это не удар в спину, — сказал резким тоном Койтъярв.
— Извините, я слегка разволновался… Я только хотел обратить внимание на то, что ведь это я ее выдвинул. Да-да, конечно, это сейчас не важно… — Осмус собирался с мыслями. «Ну и бой-баба, выбила из колеи такого старого льва, такого краснобая, как Осмус! Надо переменить тон». И Осмус заговорил мягко, негромко, со смущенной улыбкой.
— Меня упрекают в том, что я не принял выделенного Реммельгасом массива возле Люмату. Это так. Но разве у меня не было для этого оснований? Ведь я лишь встал на защиту лесопункта, на защиту его доброго имени, имея в виду реальные возможности. Это было некоторое время назад, а теперь многое изменилось, теперь начали работать экскаваторы и настал срок заново пересмотреть проблему, взглянуть на дело под новым углом зрения. Разве я с этим спорю? А тут вдруг мастер моего лесопункта припутывает к размещению лесосек убийство лося и, более того, припутывает ко всему махинации каких-то темных личностей вроде Тюура, будто эти махинации имеют что-то общее с моими возражениями. Ну, что мне после этого остается? Ничего иного, как посмеяться над человеческой глупостью. По мне, так пускай в Сурру перебьют хоть всех лосей, да и всех косуль в придачу…
Анне вцепилась в жилистую руку отца, но было уже поздно: Михкель поднялся. Не такой плотный, как Осмус, он все же оказался гораздо выше его.
— Ах, пускай перебьют?! — загремел он. — Сказал бы уж лучше прямо, что сам же и убиваешь зверей в Сурру.
Все онемели. Люди не понимали причин этой внезапной вспышки. Умолк и Осмус. Он понял, куда метит старик, очень хорошо понял. Этого следовало ожидать, хотя Нугисы могли и не выступить на совещании. Фактов-то у них никаких не было — одни предположения. Осмус задумался. Некстати этот старик вылез. А впрочем, выступление Хельми Киркмы было куда похлеще. Главное — не теряться, и вот Осмус улыбнулся, развел руками и сказал, как бы оправдывая старика:
— Нугис в состоянии аффекта… Я вполне понимаю его чувства… Не всем присутствующим, может быть, известно, что вчера погибла его выдра, которую он так любил.
Питкасте вздрогнул.
— Кирр? — воскликнул Реммельгас.
— Не погибла, а вы ее застрелили! — сказал Нугис, махнув на Осмуса рукой.
— Я вижу, что многие поражены, — поспешил объяснить Осмус. — Еще бы! Товарищ Нугис говорил так драматически, если так можно выразиться, — это впечатляет. Но история очень проста, и я могу изложить ее в нескольких словах. Вчера, возвращаясь с узкоколейки, я проходил неподалеку от Нугисовой сторожки. Там я оказался свидетелем грустного события: какой-то бессердечный браконьер застрелил прирученную выдру Нугисов — Кирр. Я видел, какой это был удар для лесника, поэтому мне понятно и его сегодняшнее волнение. Я готов простить необоснованные, грубые слова, которые были сказаны по моему адресу.
— Не надо мне вашего прощения, — снова загремел Нугис. — Я не откажусь ни от одного слова, а повторяю еще раз и готов повторить сколько угодно раз: вы убили Кирр.
