Андрес все дальше и дальше откладывал решающий разговор. Сейчас он понял, что вообще не сможет заговорить об этом. И что теперь это даже бессмысленно. Хельви и так все понимает.
Легче от такого вывода не стало…
Андрес Лапетеус так углубился в свои мысли, что не заметил майора Роогаса, который остановил его.
— Извините, — сказал ему тот, — я хотел поговорить с вами.
— Пожалуйста, — Лапетеус пытался угадать, что от него хотят.
— У меня в Таллине пустует квартира. Если вам потребуется более просторная жилплощадь, можете рассчитывать на нее.
Этого Андрес Лапетеус не ожидал. Ни от кого, и меньше всего от майора Роогаса. Одновременно он почувствовал, что шея его краснеет.
— Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо. Но мне не понадобится жилплощадь.
Роогас и виду не подал, что слова Лапетеуса поразили его.
— Тогда еще раз извините. Всего хорошего.
— Всего хорошего. Спасибо, что подумали обо мне.
Уже собравшийся уходить Роогас остановился и желчно добавил:
— Я думал не только о вас.
— Тогда уж поговорите с… товарищем Каартна.
Одновременно они взяли под козырек и одновременно повернули — каждый в своем направлении.
Андрес Лапетеус был раздражен. Последние слова Роогаса он воспринял как сознательное оскорбление. Что за дело другим до его взаимоотношений с Хельви? Чем больше он размышлял о том, что сейчас произошло, тем сильнее затронутым он себя чувствовал.
Он сердился все больше и больше.
4
На следующий день Лапетеус проснулся в странном настроении. Прежде всего он разочаровался в утре. Вернее, в своих ощущениях после того, как открыл глаза, посмотрел сквозь окно на крыши и трубы соседних домов и сказал себе, что теперь это, значит, произошло. Опять стал гражданским человеком. Гражданский — какое серое, деревянное слово. И настроение было какое-то серое. В мечтах в свое первое гражданское утро он просыпался спокойным и бодрым. Как надлежит человеку, успешно закончившему долгий, длившийся годы, поход и начинающему новый, еще более длительный. Все вокруг светло, просторно, даже празднично. Он неторопливо одевается, не спеша пьет кофе и спокойно обдумывает, с чего начинать свои дела. У него нет сомнений и колебаний, ничто не мучает и не терзает его, он знает, чего хочет, все ясно, и путь, по которому он пойдет, интересен и увлекателен. Это не легкий и гладкий подъем в гору, а тропа, которая потребует всех сил. Так он представлял себе это. Но теперь, когда оно наступило, Лапетеус не ощущал ни особой бодрости, ни подъема. Слегка пульсировала жилка на виске, и все было невыразимо буднично.
Лапетеус посмеялся над собой: почему он должен ощущать какое-то особое опьянение? Он уже полгода знал, что скоро демобилизуется. И разве не излил он свой восторг уже раньше, не продумал все свои возвышенные мысли, не составил энергичные планы?
Это немного успокоило его, но потом неопределенно-тоскливое настроение вернулось снова.
Похмельем попытался Лапетеус объяснить свое плохое настроение и поднимающееся откуда-то изнутри беспокоящее недовольство. Что ж, вчера вечером они еще раз отпраздновали демобилизацию, и весьма бурно. Он пил больше обычного. Уже поэтому у него были причины упрекать себя. Но почему он глушил рюмку за рюмкой? Чтобы забыть слова Пыдруса.
Тот потряс его. Сперва спросил, где Хельви. Когда Лапетеус пожал плечами, Пыдрус долго смотрел на него и наконец произнес:
— Ты или слепой или обыкновенная скотина.
Сказал он это так спокойно, что Лапетеус невольно застыл. Он считал Пыдруса своим другом, поэтому сказанное подействовало на него еще сильнее.
Андрес пил водку и думал, что кашу, которую он заварил, придется ему же и расхлебывать. Выпил еще несколько рюмок. В голове вертелась единственная мысль: пусть оставят в покое его отношения с Хельви. Когда после закрытия ресторана они собирались домой, он взволнованно доверился Пыдрусу:
— Я не люблю больше Хельви.
Теперь, утром, Андрес Лапетеус вспомнил все. И вчерашний инцидент с майором Роогасом. И то, что Хельви, наверно, заметила, как он избегал ее взгляда. И что он снова отложил решающий разговор.
Лапетеус понял: утро испорчено. Испорчен день. Быть может, много дней, прежде чем все позабудется и перестанет скрести и царапать в его душе.
Об этом он размышлял и по дороге в райком партии. Хорошо, если бы отношения людей всегда оставались ясными и чистыми. Нужно иметь силы быть великим и чистым.
«Нужно, нужно, нужно», — повторял он мысленно.
И снова посмеялся над собой — он вроде Виктора стал употреблять возвышенные слова. Хаавик мог бы попробовать пойти в журналистику: он совсем не плохо писал о боях, печатался в дивизионной газете и в «Рахва Хяэль»[6]. Потом пришла мысль, которая, казалось, лишь выжидала где-то в тайниках мозга подходящего случая: не будет ли все же правильнее жениться на Хельви?
Нет, Хельви уже прошлое. Как прошлое теперь и война.
Так заверял себя Андрес Лапетеус.
В райкоме партии с ним беседовал Мадис Юрвен — секретарь, занимающийся кадрами.
Лапетеус не знал его, хотя фамилию слыхал. С первого взгляда трудно было что-нибудь сказать о Мади-се Юрвене. Среднего, пожалуй даже высокого, роста, худощавый. Карие острые глаза и мягкий, тупой подбородок. Узковатые плечи — и опять-таки несоответствие — необычно большие руки.
— Раньше вы работали в лесной промышленности?
Секретарь предварительно ознакомился с его делом. Это польстило Лапетеусу.
— Полтора года проработал в лесничестве Сааревере, — ответил он. — Сперва лесорубом. Потом в канцелярии. Последние три месяца замещал заболевшего бракера.
— Как вы отнесетесь к тому, что партия направит вас в Министерство лесной промышленности?
Андрес Лапетеус догадался, что о его направлении на работу уже советовались. И это оставляло приятное впечатление.
— Я не очень-то знаю лесное дело. Дерево свалить умею. Немного ориентируюсь в погонных метрах и в кубометрах. Но этого мало.
Мадис Юрвен подумал и спросил:
— Какое дело вы знаете основательно?
После окончания средней школы Андрес Лапетеус работал в разных местах, но обычно или подсобным рабочим, или учеником. Год выполнял в банке обязанности средние между младшим чиновником и рассыльным. Попытал счастье, работая агентом при магазине, торговавшем пишущими и другими канцелярскими машинками. Затем попал в лес. В первый год советской власти работал в Управлении шоссейных дорог учетчиком-плановиком. Никакой специальности у него не было. Признаваясь в этом, Лапетеус понял, что с Юрвеном говорить не просто. Он имеет дело с человеком, быстро вникающим в суть дела.
— Лесная промышленность сейчас нуждается в людях, — продолжал Юрвен. — В энергичных, достойных доверия людях, способных обеспечить безоговорочное выполнение планов лесозаготовок. Как всегда, успех дела решают кадры. А с кадрами там плохо. В лесной промышленности собрался самый различный элемент. Там можно встретить бывших констеблей, даже головорезов из полицейских батальонов, кого угодно. Не стоит забывать и того, что лесничие — мне говорили об этом — обычно были начальниками местного кайтселийта[7]. Трудно ожидать от таких кадров хорошей работы. Мы рекомендуем вам не легкую работу, товарищ Лапетеус.
Лапетеус почувствовал, что ему трудно возражать против предложения Юрвена.
Беседа продолжалась долго.
Заканчивая разговор, Мадис Юрвен спросил:
— Вы служили вместе с товарищем Пыдрусом?
— Товарищ Пыдрус был заместителем командира нашего батальона по политчасти, — ответил Лапетеус.
— Как люди к нему относились?
— Нормально. Он был хорошим комиссаром.
Юрвен подумал о чем-то и закончил разговор:
— Ладно. Желаю успеха на месте новой работы. Мы уверены, что вы не подведете партию.
Лапетеус поднялся и крепко пожал протянутую ему широкую руку, этакую лапу.
Когда он уже был у двери, Юрвен задал ему еще один вопрос:
— Извините, товарищ Лапетеус, вы женаты?
Лапетеус медленно обернулся. Похоже, что вопрос задан не без задней мысли.
— Нет, товарищ Юрвен, — спокойно ответил он.
В острых глазах секретаря что-то блеснуло. Смех? Насмешка?
— До свидания, товарищ Лапетеус.
— Всего хорошего.
По дороге домой Андрес Лапетеус размышлял, что Юрвен не случайно задал свой последний вопрос. Ведь он читал его анкету. Там же ясно сказано: «Холост». Почему же Юрвен так спросил?
Идя в райком партии и теперь, возвращаясь оттуда, Андрес Лапетеус заверил себя, что завтра он разыщет Хельви и поговорит с ней о том, о чем давно уже следовало поговорить.
И еще он сказал себе, что женитьба на Хельви не принесла бы ему счастья.
1
Вечером в день аварии жена Лапетеуса Реэт пришла в сознание. Она сразу поняла, что находится в больнице. Долго лежала не шевелясь, устремив взгляд на светлую дверь в противоположной стене. Потом повернула голову и оглядела всю палату. Вошел дежурный врач, молодой, худощавый мужчина в очках. Он подходил медленно, с успокаивающей улыбкой на лице.
