— Так я тебе и поверила! Ты про мужа услыхала, так теперь не уснёшь, хоть глаза тебе выколи. Но — ты лежи, не думай вставать! Пока этот вислозадый пёс полностью не рассчитается, я не позволю вашим лицам лечь одно на другое, так и знай!.. О аллах великий, милостивый и милосердный, за столько времени не мог собрать калым и ещё не стесняется зятем приходить!..
Она начала гневно чесать голову, а Джерен, прижавшись к Аллаку и подрагивая от прикосновения его горячих ищущих рук, улыбалась в подушку и ждала, пока мачеха угомонится и уляжется спать.
Однако Энекути никак не могла успокоиться.
— Пришли эти проклятые, растревожили моё сердце, — ворчала она, ворочаясь в темноте, как большая и несуразная летучая мышь. — Недаром сказано в писании: «Бейте их по всем шеям, бейте их по всем пальцам». Надо было по шеям надавать, чтоб не шлялись ночью по чужим дворам. Сказал пророк: «Испытание постигнет не только тех, которые несправедливы»… От разных шалопаев только и жди испытаний, чтоб их дорога колючкой заросла! Чтоб им сдохнуть в нехорошем месте!.. О боже мой, надо закурить, иначе я не успокоюсь… Спички куда-то подевались…
Шлёпнув Аллака по нахальным рукам, Джерен сказала:
— У меня спички. Ты — лежи, я сама тебе чилим раскурю.
— И лампу заодно зажги.
— Зачем тебе лампа?
Чилимом попыхивать буду — кто-нибудь заметить может, ишану-ага скажут. Нет праведных на земле, каждый старается сделать гадость другому.
— Никто тебя не увидит, все уже спят. Кури скорее да сама ложись.
— Зажги лампу, говорят тебе!
— Не нужна тебе лампа.
— Ну и провались ты в преисподнюю! Сама зажгу, без тебя.
С этими словами Энекути, нашарившая коробок под своей подушкой, чиркнула спичкой. Джерси проворно метнулась к ней, дунула на огонёк.
— Не надо лампы! Так ещё скорее увидят, что ты куришь по ночам вместо того, чтобы спать, как все добрые люди.
Энекути, поражённая необычной строптивостью падчерицы, несколько мгновений молчала, потом разразилась проклятиями:
— Ты чего взбеленилась, ишачка безрогая? Сгинь с моих глаз, чтоб тебе волосы обрезали! Провались отсюда в преисподнюю!
Помяв, что рассерженную мачеху теперь ничем не остановишь, Джерен молча выбралась из кибитки: надо было скорее выручать мужа.
Крикнув ей вслед ещё несколько проклятий, Энекути зажгла каганец, раскурила чилим и несколько раз сильно затянулась. Табачный дым успокоил возбуждение, приятной дымкой подёрнул сознание. Она повозилась, устраиваясь поудобнее, обвела посоловевшими глазами кибитку и вдруг заметила, что из-под одеяла Джерен высовывается чья-то рука.
В первую минуту Энекути испугалась.
— Вай! — негромко вскрикнула она. — Кто это?.. Кто здесь?.. Постой…
Она уже собиралась выбежать вслед за Джерен из кибитки и позвать на помощь людей, но тут её осенила догадка. Она подскочила к постели падчерицы, сдёрнула одеяло: ну, конечно, так и есть, Аллак!
— Чтоб у тебя нутро перевернуло! — озлобленно закричала Энекути. — Где калым, сын праха?.. Где калым, спрашиваю? Чтоб тебе без могилы остаться!.. Зачем пришёл? Совесть у тебя есть? Или ты думаешь, что сделаешь её беременной, так её даром тебе отдадут? Нет, ишак, чтоб твой сачак был вечно пустой, нет, не отдадут даром! Не надейся! В моём доме отелится, но не получишь её до тех пор, пока с калымом полностью не рассчитаешься!.. А ну, вставай! Чего разлёгся, как гость из. Чашгына! Вставай, говорю!..
Смущённый Аллак, вдвойне растерявшийся оттого, что не может встать на ноги, попытался успокоить Энекути:
— Не волнуйтесь, тётушка, у меня ничего плохого в мыслях не было… За столько времени я первый раз пришёл к вам зятем. Многие часто ходят, а я — один раз… По обычаю так принято. Разве вы не слышали, как говорят: «Если ты слаб, придёт сильный, если имеешь дочь, придёт зять». Вот я и пришёл… Подарок вам принёс: пряники вот, конфеты… Возьмите, тёща, это я вам…
Услышав о конфетах, Энекути совсем ощетинилась. Она схватила протянутый ей узелок, швырнула его в сундук и принялась пинать ногами Аллака.
— На чужих зятьёв хочешь быть похожим? Пряниками меня задобрить хочешь?.. За узелок конфет жену получить задумал?..
Аллак прикрыл лицо, чтобы разъярённая толстуха случайно не ударила по нему ногой. От её ударов было не столько больно, сколько стыдно. Но не драться же со старой женщиной, да ещё к тому же со своей собственной тёщей! Он лежал и молил бога, чтобы Дурды и Клычли услыхали крики и подняли терим, дали ему возможность выбраться из этой чёртовой кибитки. Однако друзья как сквозь землю провалились.
Помощь появилась с другой стороны: в кибитку вошли Джерен и три молодых женщины. Увидев, как мачеха колотит Аллака, Джерен разозлилась, толкнула её в грудь так, что та чуть не упала.
— Хватит, мама! Ты совсем стыд потеряла! Я всё время на твои тяжёлые слова лёгкими отвечала, но ты через край перебираешь!
— Люди! На помощь! — завопила было задохнувшаяся от удара Энекути,
Одна из пришедших женщин примирительно сказала:
— Не надо кричать, гелнедже. Что хорошего от крика? И у других людей есть зятья, которые приходят к жёнам, пока полностью не выплатили калым. Разве люди поднимают шум, когда пришёл зять? Разве зовут соседей? Меня мать сама будит, когда мой муж приходит, сама к нему посылает. Или вы кричите потому, что Джерен вам не родная дочь? Вы бы пожалели её и зятя: сколько времени они не виделись.
— Какой он мне зять! Нет у меня зятя! Если бы этот баран был настоящим зятем, он давно бы расплатился за калым и увёз жену!
— Не говорите так, гелнедже. Он и сам не рад, что не может расплатиться, сам мучается. Но что ему делать, если он бедняк? Баи забирают своих молодух, не позволив им и года прожить по кайтарме в доме родителей. А что бедняку остаётся делать?
— Если бедняк, пусть в лепёшку расшибётся, но заплатит!
— Даже если расшибётся, всё равно денег не найдёт,
— Тогда пусть не женится! На мою голову бедняков и так хватит, чтобы их со всего света собирать!
— Не только на вашу голову… Бедняков сейчас кругом хоть отбавляй. Скоро все бедняками станут.
— Не знаю, станут или не станут, а только если он не заплатит всё, что причитается, на том свете получи г жену! Ишь, разлёгся у стенки, как бедность Кемине! Вставай, бесстыдник, убирайся отсюда, чтоб тебе вечно по камням ходить!
— Не будьте непонятливой, гелнедже. Как ему встать? Разве вы не видите, что его нога под теримом? Сейчас освободим его, и он уйдёт, — сказала женщина.
— Хай, богом пойманный! — злорадно закричала Энекути. — Дай бог, чтоб у тебя нога сломанной оказалась — не будешь тогда по ночам шляться!
В это время терим с треском приподнялся.
— Вот они, головорезы! — встрепенулась Энекути. — Снова пришли кибитку мою ломать… Куш, Карабай, куш! Возьми этих проклятых, порви им кожу до костей! Куш, Карабай!
Однако, перепуганный Карабай отлёживался где-то далеко в кустах и если даже слышал голос своей хозяйки, всё равно никакая сила не выманила бы его из убежища,
Аллак вытащил ногу и поднялся. Стоя, он чувствовал себя намного увереннее и даже рассердился.
— Спасибо вам, тёща, за вашу ласку! — иронически сказал он Энекути. — Но запомните, что если даже я буду ходить по золоту, вы не получите ни одной копейки1 Так и знайте! Джерен — моя жена, и я заберу её, хотите вы этого или не хотите. Больше мне вам нечего сказать!.. А вам, девушки, — Аллак повернулся к женщинам, — вам большое спасибо за помощь! Всякого вам благополучия и здоровья! Не всегда над человеком чёрные дни висеть будут, когда-то и солнце проглянет.
У жирной овцы жизнь коротка
Энекути никому не рассказывала о том, что младшая жена ишана Сеидахмеда помогла бежать Узук из дома ишана. Не потому, что ей не хотелось рассказать или она испытывала какие-то добрые чувства к Огульнязик. Она с великим удовольствием напакостила бы этой учёной гордячке, которой все кланяются только потому, что она умеет разбирать непонятные крючки в книгах. Но против этого желания восстала алчность и оказалась сильнее.
Энекути довольно часто приходила в кибитку Огульнязик и выпрашивала у неё то одно, то другое. Отказать ей молодая женщина не смела. Если бы черномазая толстуха потребовала у неё вытащить и отдать душу, она, наверно, сделала бы и это, так как боялась, что раскроется её участие в побеге, Узук. Таким образом сундук Энекути постоянно пополнялся, а сундук Огульнязик постепенно пустел.
Иногда, возмущённая бесстыдным вымогательством Энекути, Огульнязик порывалась так наладить попрошайку, чтобы она дорогу забыла к её кибитке. Но всякий раз слова застревали в горле: слишком уж хорошо знала Огульнязик подлую натуру Энекути, от которой можно было ожидать всё, что угодно, кроме хорошего, слишком была уверена, что та не «проглотит» молча обиду, а возместит сторицей.
