— Начнем, — сказал Кухта, взглянув под рукав, на часы.
Сымон соскочил с подоконника, неизвестно для чего отряхнул брюки и пошел в "свой класс". За ним тронулись остальные. Походка старика опять показалась Алексею почти незнакомой: ступал он твердо, как ходят очень сильные люди, как ходил сам Алексей.
Донесся звонкий удар о рельс. Один, второй, третий.
— Ни пуха ни пера, — пожелал Кухта.
— Иди к черту, — буркнул довольный Сымон, влез на подмостки и взял мастерок.
Легким, красивым движением он кинул на стену первую лопатку раствора, потом вторую и весь отдался работе. Алексею было приятно смотреть на него, и он на какой-то момент забыл, что в соседних "классах" работают соперники. А вспомнив, незаметно пошел туда.
Штукатур, работавший ковшом, был коренастый, широкоплечий здоровяк. Одетый в комбинезон, он показался Алексею грузноватым, неповоротливым. Зачерпнув из ящика раствор и вроде замахнувшись, он подносил к стене ковш и поворачивал его. Потом, сразу же немного отнеся в сторону, словно коснувшись чего-то горячего, отдергивал руку, и раствор послушно ложился на стену. Но в этом неторопливом, размеренном ритме Алексей и почувствовал угрозу. "Туго придется старому", — подумал Алексей и, не удержавшись, пошел взглянуть на Зуева, которого тоже почти не знал.
Зрителей здесь толпилось больше, чем у остальных "классов". Задние, стоявшие далеко от раскрытой двери, вытягивали шеи и поднимались на цыпочки. Но Алексей, который был на голову выше других, сразу увидел Зуева. В новом комбинезоне, подогнанном по фигуре, брезентовых рукавицах, в кепке, надетой козырьком назад, в защитных очках, как маска закрывавших его лицо, Зуев напоминал мотоциклиста-гонщика. Это впечатление усиливалось еще тем, что растворомет вздрагивал и дрожание передавалось рукам. Раствор с силой, как вода из брандспойта, вырывался из растворомета и ложился на стену. Зуев, уверенно водя им, то наступал, то делал короткий шаг назад. Это была простая операция. В ней не было легкой, почти артистической красоты, как у Сымона, не было и строгой ритмичности, как в работе штукатура с ковшом. И все-таки она овладела вниманием присутствующих. Почти каждый раньше встречался с Зуевым — малозаметным, застенчивым мужчиной. А вот стал он на помосте, слегка расставил ноги, взял в руки растворомет и сразу показался сильнее. И это теперь уже был не Зуев, а богатырь, которому многое по плечу.
— Ну как? — услышал Алексей у самого уха насмешливый голос Кухты.
— Неплохо, — похвалил Алексей. — А будь растворомет полегче, было бы совсем лафа. Видно, надо, чтобы раствор тоже подавался по шлангу.
— Правильно, — подтвердил Кухта. — Инженеры колдуют и над этим.
С недобрым, раздвоенным чувством вернулся Алексей к двери "класса", где работал Сымон. Но старик творил чудеса.
Грунт уже был нанесен на половину стены, и Сымон разравнивал его правилом. Как казалось со стороны, делал он это безо всякого напряжения, красиво проводя замысловатые зигзаги то снизу вверх, то слева направо. Под правилом будто проступала влага, грунт темнел, но быстро опять серел, высыхая…
Так проходил Алекрей от двери до двери несколько часов, восхищаясь Сымоном, жалея его и уже не зная, за кого он больше болеет… Когда же Сымон первым вышел из "класса", когда его окружили и посрамленный Кухта стал поздравлять, Алексей почти не обрадовался, хотя облапил старика и поцеловал. Было что-то несправедливое в этой победе и потому обидное. От нее выигрывал только Сымон, только он один. Даже больше — она вредила делу: за нее, как за щит, могли прятаться зубоскалы и нерадивые. И потому, когда Алексей пошел провожать старика домой, он не выдержал:
— Кухте не следовало бы вас ставить по одному. Кто теперь так работает?
— Что, недоволен? Крутишь? — ухмыльнулся Сымон.
— Нет, почему… Но ежели б работали бригадами, получилось бы иначе…
Он ждал, что старик осерчает, вскипит, но тот только устало отвернулся и промолчал, — видимо, и сам думал о чем-то невеселом. Шел он будто нехотя, отставал, и Алексею приходилось часто замедлять шаги. В трамвае же, сев на скамью, неожиданно вернулся к начатому разговору и, виновато отводя глаза, сказал:
— Ты погоди маленько, Лексей, это еще не все…
Тетка Антя, встретившая их у калитки, помогла Сымону в передней снять пиджак, налила в рукомойник воды и тут же принялась разжигать примус. Примус мгновенно зашипел, и, прислушиваясь к его привычному, домашнему шипению, Сымон только теперь закончил свою мысль:
— Пойду, Лексей, к фабзайцам. Каюк. Буду учить… Мы и на такие заработки проживем. Моя умеет. Не привыкать… Так что позвони Кухте и передай ему, что завтра я, мабыть, не смогу выйти на работу: руки и спина болят. И с премией пускай повременит. Отказываюсь я…
Нет, вероятно, не всякая победа люба-дорога.
4
Назавтра Алексей позвонил Кухте и передал слова Сымона. Услышал в ответ почти ликующее "так, так", улыбнулся про себя, а когда повесил трубку, с удовольствием почувствовал — этот короткий разговор вернул прежние доверительные отношения между ним и Кухтой.
Еще накануне Октябрьских праздников передовые строители Минска по радиотелефону разговаривали со сталинградскими строителями. Обменявшись приветствиями, пожелав друг другу новых успехов, они стали делиться опытом работы. С ощущением, что собеседники твои бог знает как далеко, может, за звездными высотами, слушал Алексей сталинградцев, и ему казалось, что голоса их пробиваются сквозь свист и завывание ветра. Он даже никак не мог представить себе человека, с которым разговаривал, — тот упорно оставался далекой точкой.
Но так было, пока не заговорил Кравец. В динамике щелкнуло, и голос Кравца вдруг отчетливо произнес: "Здорово, друже Лёкса! Привет!" И Алексею мгновенно представилось, как, вытянув шею и подавшись к микрофону, недоверчиво усмехается Кравец. "Здравствуй, Микола, — чего-то пугаясь, ответил Алексей, но ощущение бесконечности расстояния и звездных высот исчезло. — Благодарю за телеграмму… И должен сказать, что у меня пока того… хуже. Так что, прием…" Он дал возможность больше говорить Кравцу, не в силах подавить в себе обидное подозрение, что и выделили его разговаривать со сталинградцами ради Кравца, которому надо рассказать о своей работе.
"Но ничего, — упрямо думал тогда Алексей, — ничего!" Только на что сделать ставку? Хлопцы овладевают мастерством. Но тут нахрапом не возьмешь. Лишь время делает человека мастером. Мастер — это золотые руки, А чтобы они стали золотыми, нужно время. Нет у ребят и настоящей закалки. Нажмешь — получится еще хуже. Выше себя не прыгнешь. Одного желания мало. Надо уметь и иметь. А когда это еще будет?
Вскоре место Кравца занял известный прораб Дедаев, Он советовал применять метод низового производственного планирования. "Пусть бы Алешка послушал. Может, ума немного набрался бы, будь он неладен…" — возмущался Алексей и вздыхал: советы Дедаева могли пригодиться и ему самому.
Правда, все это оставалось неясной догадкой, хоть и завладело Алексеем.
Зося, привыкшая видеть мужа всегда за работой, замечая, как он с отсутствующим взглядом подолгу просиживал на диване, а ночью ворочался и кряхтел в постели, даже начала беспокоиться…
И вот это смутное, неуловимое, что никак не давалось ухватить, вдруг сегодня стало идеей. "Ежели б работали бригадами, получилось бы иначе…" Конечно!.. Дело ведь не только в том, чтобы каждый хорошо работал. Не менее важна и слаженность.
Как ни странно, заручиться поддержкой Алешки ему удалось довольно легко. Правда, слушая, тот смотрел больше в пол, и его небритое лицо с мешками под глазами оставалось чужим, будто слова Алексея почти не доходили до сознания.
— Ну что ж, постарайся, — бросил он через минуту, заставляя себя зевнуть. — Я тоже еще раз попробую. Давай…
Но потом неожиданно загорелся.
— Говоришь, обставил? Ай да дядька Сымон! С мозгом и характером старик. Взял и доказал. Знай наших, и баста!..
Часа два он летал по стройке, покрикивал на всех и весело размахивал блокнотом. Но на стройку заехал кто-то грозный из треста, выяснил, что не подвезли щитов для подмостков, накричал, и Алешка на глазах стал остывать и меркнуть.
Алексей занервничал: "Ну и мымра! Что он думает себе! Все как горохом в стену. Обещал же, кажись…" И, чувствуя, что не может удержаться, чтобы не поссориться в пух и прах, пошел искать Алешку.
Он видел — Алешка опускался, с ним творилось неладное. И хотя на стройке, стесняясь ребят, особенно Тимки, навеселе уже не появлялся, часто был с похмелья. О нем пошла недобрая слава: бил уличные фонари, бузил в "забегаловке", задирался с военными и, пугая всех, что у него есть пистолет, хватался за задний карман. У него появилась мания выдавать себя за героя. Он приставал к незнакомым с рассказами о войне, хамил, хвастался, возможно, и сам веря в то, чем хвастался. Поведение Алешки обсуждалось на постройкоме. Однако и вразумляли-то его как-то вяло: не хочешь — не надо, лихо с тобой. Небольшая потеря, есть и без тебя за кого, более стоящего, бороться…
