Несмотря на то, что их сближало прошлое, Алексей не понимал Алешки. Своим безразличием к стройке тот оскорблял в Алексее чувство мастера. Ему непонятны были беспредметный Алешкин бунт, распущенность, и в голову не приходило, что Алешка мучается, оскорбляясь и тем, что его не наказывают, как других.
Нашел его Алексей у самосвалов, сгружавших песок. Размахивая руками, прораб ругался с шоферами. Подождав, пока машины уехали, и поглядывая, нет ли кого поблизости, Алексей взял его за уголок воротника и придержал. Со стороны это выглядело почти деликатно, только немного по-панибратски, но Алешка почувствовал всю лютую цепкость бригадировой руки.
— Чего тебе? — хищно раздул он ноздри.
— Ты это нарочно или саправды из-за угла мешком ударенный? — тихо спросил Алексей. — Если нарочно, лучше слезай с колокольни и не мешай. Ты тут не для мебели. Понятно?
— Это мое дело, — рванулся Алешка, но Алексей не выпустил его воротник. — И никого, даже депутатов новоиспеченных не касается. Ха-ха! Иди, если хочешь, клепи. Сейчас тебе больше поверят.
— Жаловаться я пока не пойду. Гляди, кабы сам не пошел! Ребята не жалеют себя. Завтра "боевой листок" начнут выпускать, о трудовой вахте мечтают, а ты…
Откуда-то появился Тимка. Он, вероятно, что-то заметил и с решительным лицом стал рядом с бригадиром, сунув руки в карманы.
— Так ты того… — будто ничего не случилось, заговорил Алексей. — Срочно спланируй на неделю. Да не скупись. Рассчитывай не меньше как на две нормы, Понятно?
— Иди ты! — жаждая уже мученичества, опять огрызнулся Алешка.
— Что значит, иди? Тоже мне вагоновожатый! — еще смешной в своем серьезном протесте, баском сказал Тимка.
— Тебя тут еще не хватало, Брысь!
— Пускай, Но я давно вам сказать собирался. Мы же все видим. Зачем вы так делаете? Я ведь в войну молился на вас, похожим старался быть. Как вам не совестно?
Его слова огорошили Алешку.
— Ладно, ладно, прикину, — неожиданно сдался он, и угол рта у него дернулся. — Если, конечно, какие-нибудь новые шишки на голову не посыплются. Любят они меня, товарищи-добродеи…
5
Когда было тепло, в обеденный перерыв ребята чаще всего отдыхали вместе, прямо на лесах, на солнце. Неторопливо, как это обычно бывает во время отдыха, обсуждали события дня, интернатские дела, дружно смеялись над кем-нибудь из новоиспеченных ухажеров, договаривались, как провести вечер. Иногда Тимка громко читал газету. Заядлый игрок Виктор Мартинович приносил с собой шашки, и тогда в центре всего была шашечная доска. В мокрядь и стужу стало хуже. Рабочее место было открыто всем ветрам. Кирпич, казалось, набряк холодом. Мерзли плечи, ноги, стыло лицо. Тянуло куда-нибудь под крышу, к теплу. Однако и сейчас, наспех перекусив, ребята часто собирались в затишном уголке.
Алексей уважал эти традиции и всячески поддерживал их.
Сегодня он, как и всегда, подошел к собравшимся, зная, что его присутствие заметят и что оно будет приятно ребятам. Хлопцы сидели тесной группкой, курили. Стоял только Тимка.
— Вы думаете, у нас лучше? — потрясал он газетой. — Он же работы в конце дня даже не принимает, а все на глазок: "Слушай, море широкое, проверь наряд, — может, я чего не учел". Либерал какой-то! Про график вообще не спрашивай. Тьма сплошная!
— Сколько раз обещал, — вставил Виктор, который пришел сюда, не успев поесть, и теперь пил чай из жестяной кружки. — А пользы? По нему — хоть волк траву ешь. Наобум все.
— Отлынивает от чего можно и не можно.
— Помните, как давеча не те размеры окон дал!
— Ходит по стройке и зевает, как собака в коноплях. Чего нянчатся и повадку дают?
Не понимая, почему именно сегодня вспыхнул этот бунт и каждый, ополчившись, наперебой старается высказать свое возмущение, Алексей сдержанно спросил:
— С какой это вы стати вдруг? А?
В самом деле было странно: отчего? Смена началась в общем-то хорошо. До обеденного перерыва даже сделали больше, чем раньше за день.
— Мало что баклуши бьет, так оскорблять начинает еще, — вылив из кружки недопитый чай, надул губы и сердито почесал ухо о плечо Виктор. — Что мы, ему дачу строим? Я как человеку заметку показал. А он, как увидел, что ее Верас написала, так и взбеленился. Глотка ведь луженая. Выгнал даже!
Виктор вскочил и затоптался на месте, красный и задыхающийся от возмущения.
— Пойдем, — сказал Алексей, загораясь сам.
Они вошли в контору втроем — Урбанович, Виктор и Тимка. Алешка стоял у окна, грыз семечки и плевался шелухой прямо в стекла. В окно лился белый свет, и лицо у Алешки выглядело словно вымоченным. Он догадался, зачем пришли каменщики, и, не взглянув на них, сразу заиграл желваками.
— Кто тебе разрешил оскорблять ребят? — глухо спросил Алексей.
Алешка повернулся всем корпусом. Глаза его стали дичать, и казалось, что на них от носа, как у курицы, наплывает сероватая пленка.
— А надо мной кто разрешил издеваться?
— Я только помочь хотел… — бросил Виктор.
— Помогал рак жабе, что и глаза выел, ха-ха-ха!
Его бессмысленный смех вызвал у Алексея не столько гнев, сколько жалость.
— У тебя, Костусь, мозги набекрень, — сказал он, отгоняя непрошенное сочувствие и немного пугаясь за такого Алешку. — По как бы ни переворачивалось в твоих глазах, брось! Чтобы эти выходки были в последний раз! У людей кроме твоих переживаний свои есть.
Алексей взял у Виктора газету, швырнул ее на стол и сделал ребятам знак, чтобы они шли следом.
После полудня мороз усилился. Повернул и ветер — стал дуть резкий, холодный. Но бригада работала споро, зло, будто стычка с Алешкой придала хлопцам силы.
Вдруг все заметили — перестал поскрипывать подъемник.
Выйдя из себя, Алексей чертыхнулся и побежал туда, где с пустыми тачками, ожидая очередного ковша с раствором, сидели подсобники.
— Что там, швагер, у тебя? — крикнул вниз, заметив, что и растворомешалка не работает. — Опять току нет?
— Толку нет! — откликнулся снизу моторист. — Песок кончился.
Это было ни на что не похоже! Могло не хватить кирпича, извести, цемента, но чтобы не хватило песку? "Все, крышка, до ручки дошел, — подумал Алексей. — К черту! Пойду завтра в постройкой и поставлю вопрос ребром. Хватит!"
Тяжело ступая, он спустился вниз, догадываясь, что за ним следуют его ребята.
Они остановили Алешку у ворот стройки и окружили его.
— Знаю, снова неуправка, — заторопился тот, не скрывая своей враждебной растерянности. — Не поднимайте только бучу. Вот бегу. Сейчас будет… — И намерился было пойти, но Тимка преградил ему дорогу.
— А почему все-таки до этого не было?
— Потому, что кончается на "у".
— Нет, ты ответь, Костусь! — выступил вперед и Алексей. — Я тебя уже официально спрашиваю.
— Вот так-то лучше. А то все кругом да около… Будь тут не Урбанович, не Тимка, возможно, этого и не случилось бы. Подбородок у Алешки дрогнул, и чтобы не дать волю слабости, он втянул в себя воздух и сжал зубы. Потом схватил Алексея за рукав и, не в силах больше говорить, потянул из круга.
— Свет не мил. Матери моей, Леша, плохо. Очень плохо… Погибаю, браток, — приглушенно признался он. — Неужто думаешь, сам ничего не вижу?..
6
Вечером к нему зашли Ковшов с Прудником, И хотя Алешка дал себе слово никуда сегодня не ходить, не выдержал — вызвался проводить их.
Было холодно. По улицам носился ветер. И, как следовало ожидать, они вскоре свернули в ближайший шалман. Трудно было сказать, кто повернул первый. Просто колобродили, увидели освещенное окно, в нем — знакомую, накрытую клеенкой стойку, продавщицу в белом халате, ловко накачивающую пиво, — и, не переставая балагурить, зашли огулом.
В пивной было людно, накурено. В нос шибало солодовым запахом разлитого пива, поджаренной на подсолнечном масле рыбы и чем-то острым, что дурманило и вызывало легкую тошноту. Подув на пену, Алешка залпом осушил кружку и сразу почувствовал, что здесь не так уж плохо.
— Угощай кто-нибудь! — вскинул он руку с пустой кружкой. — Я через три дня тоже князь, ха-ха-ха! А тут, если попросить, найдется и сто с прицепом…
Однако, когда в полночь Алешка, шатаясь, поднялся ка свою площадку и, вынув из кармана ключ, вспомнил о происшедшем на стройке, сердце его заныло от безысходности. Как можно осторожней он открыл дверь и, вопреки привычке, на цыпочках подался в свою комнату. Но мать не спала.
— Иди сюда, Костик, — слабым голосом позвала она.
Глуповато ухмыляясь, он погрозил себе в зеркало кулаком и, пытаясь ступать твердо, подошел к кровати.
— Садись, — попросила она, бессильно шевельнув пальцами.
Костусь послушно пододвинул табуретку, на которой в пьяном забытьи всегда исповедовался, и, терзаясь, сел.
