- Мне понравилось тебя трахать, детка. Я живой человек. И долгое воздержание сказалось, к тому же. Не смог удержаться от того, чтобы потискать такое тельце. Так что своё проживание в моём доме ты оплатил... Так сказать, натурой.
Студент словно окунулся в пустоту, сосредоточенную возле этих застывших глаз, около сжатых губ, напряжённых скул. Этого просто не могло быть. Но слова звучали и звучали в голове. Отзываясь эхом новых фраз Свата.
- Обиделся, что ли? Не стоит, мальчик, не стоит. Потрахушки были знатные, не спорю, но это не означает, что я прямо тут расплывусь лужицей и весь такой отдамся неземному кайфу. Тем более сегодня последний день твоего присутствия в моём доме. Так что потихоньку собирай манатки. Днём за тобой заедет Зиганшина. Она вчера звонила, спрашивала, что да как. И приготовь мне свой отчёт на подпись. Я же не злодей, всё подпишу. Зачем ломать карьеру такому хорошему пассику?
Морзе словно включился. А затем шагнул к Бехтереву, выдавив из себя бессвязные слова:
- Я же... Ты... Хотел сказать... За что...
Сват надменно скривился:
- Много вас таких, вечных супер-девственников. На мой век ещё хватит. И хватит мямлить.
- Вот, значит, как? - тихо спросил Степан, подошёл к застывшему Бехтереву и с горькой усмешкой прикоснулся к его щеке пальцами. - Трахнул, а потом иди нах?
В груди клубилась и клокотала пустота, обретая всё более звериный облик. Хотелось биться в истерике, рвать в клочья и бить... Но также хотелось забиться в тёмную яму, чтобы никто не нашёл. Степан засмеялся резко, хрипло:
- Надо же, как всё просто.
А он ещё хотел признаться ему в любви. Этому скоту белобрысому, который, как оказалось, просто попользовался, а теперь выдумал причину вышвырнуть обузу из своей жизни. Радикально и быстро, чтобы наверняка. Морзе едва не заскулил от боли в сердце. Это было страшно и дико. Нахлынуло ощущение того, что кто-то вогнал вилы в распахнутую душу. А потом смачно провернул. И оставил торчать на погляд всем вокруг.
Стёпа убрал руку от лица фотографа. Что ж, пусть будет так, как он хочет. Парня словно потянуло в леденящую яму из стылого крошева. Он судорожно вдохнул, выдохнул и расправил плечи:
- Как у тебя всё просто. Хорошо, пусть всё будет так. Мне плевать.
Незрячие глаза Бехтерева на миг расширились, а затем фотограф ещё сильнее поджал губы. Сват медленно ушёл в комнату, одеваться на прогулку. Фишка поняла, что про её нужду наконец-то вспомнили, и радостно заметалась по квартире, но уже через пару секунд чинно уселась на пороге прихожей, ожидая гулянки. Степан посмотрел на лабрадоршу и отчаянно позавидовал ей. Беззаветное доверие светилось в умных глазах псины. И ничто на свете не смогло бы поколебать эту преданность Бехтереву.
Студент медленно достал из сумки свою тетрадь практических записей, раскрыл в нужном месте и уставился на последнюю запись. Это писал не он, а кто-то другой, ещё открытый и наивный. Стёпа снял с обложки тетради ручку, зацепленную скобой, и спокойно написал ниже: "День 14. Конец практики. Беседа по результатам сотрудничества". В глазах всё поплыло, но студент тут же огромным напряжением загнал слёзы в никуда. Его губы скривились при мысли о том, что мужчины не плачут. Ревут, да ещё как, даже в припадке бьются, оглашая воем окрестности. Но только вдали от всех, чтобы никто не мог его потом попрекнуть этим... Или пожалеть. Треснувший зуб снова выдал молнию острой боли, на миг. Этого хватило, чтобы взять себя в руки и переключиться на спасительную пульсацию острого пламени в челюсти. Степан не оглянулся, когда услышал шаги Бехтерева. Вскоре началась возня в коридоре, потом хлопнула дверь. Студент на "автомате", хоть и медленно, но уверенно, собрал свои вещи, расползшиеся по всей квартире. А потом позвонил Зиганшиной. Та взяла трубку сразу, не взирая на то, что на дворе было воскресное утро:
