Татьяна Иванова
Бэль, или Сказка в Париже
ГЛАВА 1
Торжественный ужин в ресторане, на который Егор пригласил Флер в честь завершения ею учебы в университете, продолжался. Егор, изрядно разогретый вином, произнес очередной тост за ее успехи, а потом улыбнулся и медленно, с намеком на интригующую загадочность, вытащил из внутреннего кармана своего роскошного пиджака бархатный серебристого цвета футлярчик. Он с минуту бережно, двумя пальцами, так, будто это был не легкий металл, обтянутый мягкой материей, а необычайно хрупкий предмет, способный рассыпаться от усилия крепких рук, подержал его перед Флер, с интересом наблюдая за реакцией девушки, а потом нежно опустил сюрприз на свою ладонь.
«Ну? — говорил его молчаливый взгляд. — Что ты на это скажешь?»
Флер, к его великому разочарованию, ничуть не удивилась. Она даже не вскинула вверх свои изогнутые брови-дужки, делающие всякий раз ее симпатичное белое личико, обрамленное черными пышными кудряшками, до умиления обаятельным.
— Честно говоря, я думала, что ты сделаешь это гораздо позже! — ответила она и, как показалось Егору, буднично улыбнувшись, протянула руку к его ладони.
— А ты, похоже, не очень и рада! — заметил он разочарованно.
— Ну что ты, Эгор! — воскликнула Флер и, словно опомнившись, тут же расцвела счастливой улыбкой, подобающей случаю.
Эгор! Его имя, которое она произносила нежным голоском с начальной твердой «Э» вместо положенной мягкой «Е» и которое звучало в ее устах совершенно по-особенному, с трогательной растяжкой, так характерной для уроженки Чарльстона, сейчас не оказало на Егора своего обычного воздействия, из-за которого, как ему казалось, он и влюбился в Флер, и ничуть не смягчило его разочарования.
Они с Флер познакомились случайно два с половиной года назад в клинике, куда она сопровождала свою подслеповатую бабушку. Егор помог растерявшейся девушке, ведущей под руку старую миссис Элен Уилсон, отыскать нужный кабинет и не преминул познакомиться с приглянувшейся молодой брюнеткой. Сам он в тот момент спешил по какому-то срочному делу к отцу, который заведовал этой самой клиникой.
Отец Егора, Уваров Евгений Егорович, был знаменитым профессором-офтальмологом с мировым именем, решившимся иммигрировать в Штаты после настоятельных многолетних приглашений. Это произошло после перестройки, когда, казалось, исчезла последняя надежда реализовать накопленные знания и найти достойное применение для его уникальных рук хирурга. Хаос, царивший в еще только начавшей перестраиваться России и претендующий на неопределенную длительность, не позволил Уварову даже из патриотических соображений бросить в эту бурную пучину свой многолетний опыт, слишком значимый для медицины.
Они перебрались в Нью-Йорк, когда Егору исполнилось шестнадцать лет. И если он в силу своей молодости без сожаления покинул родную столичную школу, нацелившись на манящие перспективы свободоустойчивой величавой Америки, то этого нельзя было сказать об Ольге Николаевне, матери и супруге Уваровых. Ей, в отличие от сына, пришлось ради карьеры мужа расстаться не только со своей профессией экономиста, но и с ближайшими подругами, о чем она сожалела больше всего. Однако после нескольких лет прекрасно обустроенного проживания в Америке ностальгический нарыв хоть и саднил иногда в глубине широкой русской души Ольги Николаевны, но с каждым разом все менее ощутимо, как какая-нибудь старая, забытая болячка во время расходившегося ненастья.
Что было в душе Евгения Егоровича, для Егора оставалось загадкой, да и не задумывался он об этом по большому счету. Он привык видеть отца до изнурения занятого работой, всегда одинаковым и в России, и в Америке, серьезным и озабоченным. Только изредка, в минуты короткого отдохновения, выпадающего на его профессорскую долю, Егору с мамой улыбалось счастье на короткий миг ощутить его причастность к семье. Тогда он становился веселым, ласковым, заботливым, но смутная тревога гнездилась в его седеющей голове, и это было связано с отцом Евгения Егоровича, Егоровым дедом, в честь которого он и был назван.
Академик Уваров Егор Алексеевич, семидесяти восьми лет от роду, дед — умная голова, как называл его Егор, жил по-прежнему в Москве, наотрез отказавшись отправиться в Америку. И, как догадывался Егор, причиной тому была не просто боязнь ностальгической болезни, грозящей старику, но и некая тайна. В последние годы дед сделался замкнутым, «ушел в себя». Он совсем перестал наведываться к ним в гости на Маяковку, ссылаясь на занятость, да и к себе на Чистые Пруды без нужды никого из близких не приглашал. Отца по этому поводу одолевало беспокойство, мама недоумевала: откуда у пенсионера могут быть какие-то важные дела, не позволяющие ему общаться не только с сыном и невесткой, но даже с любимым внуком. С течением времени семья смирилась с этим стремлением деда к одиночеству, причем каждый объяснял поведение старика по-своему. Мама — возрастными причудами, отец тем, что великий академический разум, ощутивший к старости свою нереализованность, пытается чем-то для себя значимым это компенсировать, а Егор — некой тайной, которая, по его детским приметам, у деда конечно же имелась.
И вот перед самым отъездом дед открыл им настоящую причину своего категорического отказа от переезда. Когда Егор попытался предпринять последнюю попытку уговорить его приехать к ним хотя бы позже, дед сказал:
— Нет, Егорка, думаю, что и «попозже» у меня не скоро получится.
— Но почему?! — не унимался Егор. — Да ты просто упрямишься, и притом беспричинно! — совсем как взрослый, сердито насупился внук.
Дед улыбнулся на это с грустной иронией.
— Ты никогда не задавался вопросом, почему я в последние годы держал эту комнату запертой на ключ? — спросил он у расстроенного Егора и указал на закрытую дверь одной из трех своих комнат.
Егор пожал плечами:
— Я просто думал, что после смерти бабушки тебе одному было ни к чему столько свободного пространства в этой квартире. Да и мама говорила, что тебе не нужна лишняя уборка и все такое, а тут закрыл — и дело с концом, одной заботой меньше.
— Нет, Егорушка! Я занимался там секретным научным экспериментом!
Глаза Егора в предчувствии сенсационного известия тут же загорелись огнем азартного любопытства, и, вопросительно подняв брови, он воззрился на деда, подперев щеку рукой.
— Как тебе известно, в Академии наук я занимался научными разработками по освоению космоса, — продолжал дед. — В последние несколько лет мы занялись изучением НЛО, и материалы этих исследований конечно же держались в большом секрете. Мое прямое участие в этом началось ровно за одиннадцать лет до пенсии, и исследования наши, поначалу совершенно безуспешные, в течение почти восьми последующих лет, как мне казалось, приобрели некую значимость. Однако значимость эта, завоеванная нами, то есть группой ученых под моим руководством, не показалась нашим высоким мужам таковой, и проект был закрыт, финансирование прекращено, а все мои единомышленники расформированы по другим лабораториям. Я же в течение полугода после этого пытался реабилитировать наши исследования и сдавал вышестоящим рабочие отчеты. Именно при повторном анализе я понял одну очень важную вещь! — Дед, многозначительно взглянув на Егора, поднял вверх указательный палец. — Я выявил некую важную взаимосвязь между видимыми, засвидетельствованными многими лицами полетами НЛО различных конфигураций. И открытие это не стало давать мне покоя, ибо в нем крылось самое главное, с чего как раз и следовало начинать всю раскрутку необъяснимой пока таинственности. Я чувствовал это нутром и потому, уже занимаясь другими проблемами, тайно, по вечерам, продолжал проводить эксперимент, естественно теперь уже по возможности вкладывая в него свои средства.
— Так ты, значит… — Егор, широко раскрыв глаза, указал в сторону запретной комнаты.
