Закрепились в каком-то поселке, в рабочей столовой… И начался бой.
– Там еще человек десять убитых! – угрюмо пробасил Шахов, возвратившись из окопов. – Надо бы…
– Если пойдем за телами, потеряем всех! – отрезал старший лейтеннт Серков. – А кто тогда отобьет следующую атаку румын?
– Командир! – К ним подбежал Олежка Юрко – младший сержант из пехотинцев, прибившихся к морякам при отступлении. – Там Тесленко с ранением в живот. Сюда несут. Надо бы медика!
– Даша! Ракитина! – крикнул Серков. – Ты где?!
– Здесь я! – продирая глаза, Даша вышла из рыбного цеха. Она спала при каждом удобном случае – не могла отоспаться после бессонных ночей в госпитале.
– Готовься! Раненого несут.
Даже при самом поверхностном осмотре раны Тесленко Даше стало ясно, насколько она плоха. Пуля попала в нижнюю часть живота, там и осталась…
– Ну что, эскулап? – спросил Серков и сам же ответил: – Тебе придется оперировать его прямо здесь!
Даша беспомощно огляделась… Разбитые витрины, разбитая пулями мебель… Грязь и кровавые потеки на кафельном полу…
– Здесь нельзя! – Она уже знала, что оперировать ей придется – Серков заставит…
– Несите сюда стол из мясного цеха! – Серков не слушал ее. – Быстрей! Юрко, горячую воду давай из титана!
Моряки притащили из цеха металлический стол, и Серков окатил его кипятком из чайника, принесенного пехотинцем.
– Застилай плащ-палаткой! – Серков протер стол чистой тельняшкой, выдернутой им из своего рюкзака. – Укладывайте Тесленку!
Старший матрос Тесленко – здоровенный мужик, два года отслуживший на кораблях, громко ругался, обзывая очень нехорошими словами Гитлера и других руководителей Третьего рейха и желая им всяческих кар и неприятностей.
Даша приготовила хирургические инструменты и вдруг встала, опустив руки…
– А не будет никакого наркоза! – жестко отрезал Серков, увидевший состояние девушки и поняв, что ее встревожило.
– А как же… – растерянно произнесла Даша.
– А никак! Режь давай!
– Ты режь, дочка! – прохрипел Тесленко. – Не бойсь, я могу терпеть!
– Но он же свалится в болевой шок! – не сдавалась Даша. – И умрет…
– Режь! – гаркнул Серков. – Иначе он умрет и без твоего болевого шока!
Серков сунул в рот Тесленко деревянную рукоять своего боевого ножа, и Тесленко с силой зажал ее зубами.
Это была первая операция, которую девушка вынуждена была самостоятельно проводить в полевых условиях, на ходу постигая хирургическую науку. И первая вот так – без наркоза.
Дрожь в руках прошла, лишь только Даша коснулась скальпелем раны. Дальше было проще – «глаза боятся, а руки делают»…
Лицо Тесленко покрылось мелким бисером пота. Ему было холодно. Очень холодно… После стало жарко. Потом из глаз моряка потекли слезы, много слез. А легче…
Серков помогал Даше как мог…
Качнувшись, он сделал шаг в сторону, утирая пот, заливавший глаза.
– Кончили? – вытолкнув языком рукоять ножа, прошептал бело-серыми губами Тесленко.
– Да, мы кончаем, – так же тихо сказала Даша.
– Покажи. Что там?!
Девушка поднесла к глазам Тесленко зажатый пинцетом красный кусочек кишки, в котором торчало донце пули.
Тесленко с трудом поднял голову и увидел свой вскрытый живот: там кишки были синие.
– Почему там синие, а тут кишка красная? – спросил он, запинаясь.
– Красный кусок – больной кусок! – пояснила Даша, едва не теряя сознание от вида распахнутого живота матроса. – Сейчас зашью, и все!
После этого Тесленко стал быстро слабеть и говорить больше не мог. Он лежал как мертвый, а все вокруг говорили вслух о нем, как будто он ничего больше не мог слышать и понимать. Но он все слышал и понимал.
Он слышал, как вернулась группа прикрытия и чей-то осипший голос спросил:
– Жив?
– Жив! Еще жив, – сказала Даша и вдруг по-детски всхлипнула. – Теперь все в руках Божьих!
– Все, братишки! – немного оправившись после операции, гаркнул Серков. – Надо уходить. У нас впереди долгая дорога!
Когда Тесленко укладывали на носилки, он ничего не слыхал, но когда понесли, услышал Шахова – неразлучного друга с «Красного Кавказа».
– Кончается?
– Плох, но еще жив, – Даша шла рядом с носилками, придерживая голову раненого.
В это время Тесленко говорить уже не мог ничего, не мог даже пошевелиться или дать знать Шахову рукой, что жив, что благодарен ему за участие… Но если бы в ту минуту он мог заговорить, он сказал бы тогда всем, и фашистам в том числе:
– Тесленко будет жить! И будет мстить за свою поруганную землю!
К утру, дважды отбившись от румынских патрулей, отряд вышел к своим…
Дарья вернулась в госпиталь не одна – с нею прибыл краснофлотец Тесленко. Придя в себя на краткий миг, он вдруг увидел вокруг себя множество участливых девичьих лиц. Тесленко широко улыбнулся и запел:
Как много девушек хороших!
Как много ласковых имен!
Но лишь одно из них тревожит,
Унося…
И вновь провалился в беспамятство…
– Надо же, какое мужество! – сказал вездесущий Наум Михайлович. – А ведь он будет жить!
И очень пристально посмотрел на Дарью…
Воспоминания о теплом бабушкином доме растаяли, растворились, и в его сознание ворвался вихрь каких-то полузабытых картинок… Все, что он хотел бы забыть, чего не мог вспомнить, вдруг навалилось, закружило… Картинки мелькали, наслаивались друг на друга… Это был какой-то необыкновенно яркий фильм, снятый в цвете совершенно безумным режиссером…
В горячке боя Андрей не сразу почувствовал, как в его тело начал проникать холод. Тонкие, словно иглы, лучи ледяного света пронизывали насквозь его тело. С каждым слабеющим вдохом в легкие врывался студеный поток, вымораживая тело изнутри. Сердце билось все слабее, с трудом разгоняя по венам смерзающуюся, загустевшую кровь. В помутившемся сознании еще вспыхивали какие-то картинки, но он уже не мог понять, из его они жизни или нет. Он уже не чувствовал свое тело. Холодный ветер свободно врывался в пустоту, где уже затухало эхо последних ударов его сердца. Ледяное сияние стало нестерпимым, и он почувствовал, как его неудержимо засасывает в слепящий водоворот. «Это конец», – яркой вспышкой мелькнуло в сознании…
Но нет, нельзя умирать! Он ведь может еще сопротивляться! Он не хочет уходить в это ледяное свечение! Андрей невероятным усилием воли заставил себя вздохнуть, и тысячи обжигающе холодных иголок пронзили его тело. Он вздрогнул и повторил усилие – и, о боже, он заставил шевельнуться свое сердце. Раз, второй… Он почувствовал, как треснул внутри его тела ледяной панцирь, и теплый ярко-красный свет пробился сквозь ледяную скорлупу, сковавшую сердце. Гулкие удары сердца ударили по ушам, разбивая мрачную, сосущую тишину, и холод стал отступать, откатываться. Острые иглы льда медленно выходили из его тела, оставляя после себя нестерпимо зудящие ранки, через которые, словно кровь, сочилось тепло…
И лишь тогда, когда холод отступил, вытесняемый горячими волнами, он понял, что жив, и позволил сознанию рухнуть в спасительную купель забытья…
В себя он пришел от дикой боли, только теперь осознав полностью, что значит «прийти в себя». Ему показалось, что в теле перемолоты все кости… Он до боли стиснул зубы и попытался нашарить около себя оружие. Сквозь стоящий в ушах тягучий звон он слышал голоса. Кто-то рядом матерился привычно и беззлобно, и главное – без румынско-немецкого акцента.
Андрей открыл глаза и сразу же зажмурился. В ярких языках пламени полыхало солнце, и казалось, оно горит так же, как горела земля вокруг. Совсем рядом, обдавая его нестерпимым жаром, догорал немецкий БТР. Из его развороченного страшным взрывом нутра валил смердящий черный дым…
Кто-то осторожно приподнял его голову; пальцем, сладко пахнувшим сгоревшим порохом, разжал зубы и стал лить в рот обжигающую жидкость. Андрей поперхнулся спиртом, закашлялся и… понял, что все еще жив.
– Жив командир! – закричал Романов, помогая ему сесть. – А ведь даже не дышал уже…
– Т-ты как здесь? – заикаясь, спросил Паршаков. – Откуда?
– Так ведь батарею-то мы уничтожили, командир! – весело скаля свои удивительно белоснежные зубы, сказал Романов. – Ну, и дали радио нашим, что можно идти на прорыв. А мы вместе с ними! Ты-то пропал! И мы поняли, что ты увел румын за собой. Ну, и пошли тебя искать.
– И к-как же в-вы меня н-нашли? – Андрей все еще не мог поверить в свое чудесное спасение.
– Дык, очень просто! – встрял в разговор Димка Кораблев. – Весь твой путь устлан трупами немцев и румын. Вот мы по твоему следу и шли. Ты ж глянь, командир, у тебя перед твоим укрытием только человек двадцать сложено. Ну а БТР – это уже мы подбили. Вишь, честь какая для тебя – чтобы, значит, тебя одного победить, БТР наслали! Да, мы вовремя подоспели.
