— Мистер Савентос… — вежливо поздоровалась она и протянула руку.
— Мисс Ксавьер! — Он поднялся навстречу. — Я так рад видеть вас! Пожалуйста, называйте меня Рафаэль.
Она слегка улыбнулась.
— Хорошо. В таком случае тоже зовите меня Алессандрой.
Он усадил девушку в соседнее кресло, щелкнул пальцами и попросил официанта принести свежего чаю.
Было видно, что она плакала. Его сердце сжалось от сочувствия. Его интерес к ней нарастал с каждой секундой; более того, в Рафаэле зарождалось чувство, с которым, как он понимал, будет нелегко справиться.
— Так что же вы сделали со своим племянником? — спросила она с легкой иронией.
— Отослал назад, в Испанию, — мрачно ответил он. — С позором.
Алессандра посмотрела на Рафаэля широко открытыми глазами, в которых отражались все ее мысли.
— Хорошо… Можно мне взять бутерброд?
— Конечно. Выбирайте. — Странно… Она не отвергла его дружеского тона.
Алессандра выпила чаю и съела с дюжину крошечных канапе. Казалось, присутствие Рафаэля ее ничуть не смущало. Она словно забыла о несчастных обстоятельствах, которые предшествовали их знакомству.
— Ужасно хочется есть, — призналась она, потянувшись за хлебом и джемом. — По-моему, я толком не ела со вчерашнего утра.
Он снова щелкнул пальцами, подзывая официанта. Интересно, согласится ли Алессандра пообедать с ним?
— Что вы хотели сказать? Кажется, вы упоминали о возмещении ущерба, верно? — неожиданно с обескураживающей прямотой спросила она.
Рафаэль был очарован. Его очаровали непосредственность и тихое спокойствие, свойственные ей. Он привык к горячим, темпераментным южанкам, у которых эмоции били через край.
На Алессандре было одно из тех свободно ниспадающих платьев, которые так любят молодые девушки. Голубовато-стального цвета, оно удачно подчеркивало темно-синие искры в ее серых глазах. Под очень открытое платье на тонких бретельках она надела блузку жемчужного оттенка. Блузка слегка подсвечивала ее лицо. Длинные ноги были прикрыты платьем. Виднелись только загорелые, безупречной формы лодыжки и изящные ступни в плоских босоножках из ремешков.
Рафаэль вынужден был признать, что давно не встречал такой привлекательной женщины… если встречал вообще.
— Ни о чем конкретном я еще не думал, — признался Савентос. — Но мне хотелось сказать вам… Вы не правы, если думаете, что я не испытываю жалости к страдающему животному.
Она разрезала кекс на аккуратные ломтики, отложила нож в сторону и подняла глаза.
— Вы удивлены? — прямо спросил Савентос.
— Да.
— Почему?
— Потому что я предполагала услышать несколько банальных слов сожаления о поведении вашего племянника. Потом последовало бы предложение пообедать в каком-нибудь дорогом ресторане, после чего инцидент можно было бы считать исчерпанным.
Рафаэль не мог отвести от нее глаз, пораженный ее проницательностью. Она угадала и его мотивы, и возможные действия. В других обстоятельствах он именно так и поступил бы. Но не сейчас. И не с ней.
— Я и не предполагала, что вы способны говорить о таких вещах, как жизнь бессловесных тварей, — более мягко добавила она.
— Ах, милая леди! Только теперь я понял, как плохо вы обо мне думали!
— Да нет, — небрежно бросила Алессандра. Эти слова прозвучали так, словно ее мнение о нем не имело никакого значения.
Рафаэль наклонился к ней поближе.
— Если вы так плохо обо мне думали, то почему пришли? — В его низком голосе звучала настойчивость.
Она быстро посмотрела ему в глаза.
— Не знаю… Потому что… — Алессандра нахмурилась. — Нет, не могу сказать… — Она тряхнула головой и еле слышно закончила: — Мне было очень одиноко.
Сердце его заколотилось. Удивляясь себе, Рафаэль накрыл ее руку своей.
Алессандра слегка улыбнулась и облегченно вздохнула. Было видно, что она немного раздосадована. Наверное, потому, догадался Рафаэль, что не сумела по-другому объяснить причину своего прихода.
Он дал ей доесть кекс, а потом сказал:
— Поедемте со мной. Это ненадолго. Я хочу вам кое-что показать.
Савентос заботливо усадил ее в знакомый черный «мерседес» и повел машину по лондонским улицам с той же небрежной уверенностью, с которой ездил ее отец. Они двигались на север, в сторону Бедфордшира. Туда, где у Сатира случился сердечный приступ.
Алессандра пыталась держать себя в руках.
— Пожалуйста, потерпите. Осталось немного, — промолвил Рафаэль.
Они свернули на разбитую проселочную дорогу к незнакомой Алессандре частной конюшне. Рафаэль остановил машину у самых ворот.
— Пошли, — сказал он, открывая перед ней дверь и помогая выйти так осторожно, словно она была дорогой хрустальной вазой.
Придерживая Алессандру за локоть, Савентос повел ее вдоль длинного ряда денников. Сразу дюжина конских голов высунулась в открытые верхние половинки дверей. Любопытные глаза, настороженные уши… Легкий южный ветерок играл лошадиными гривами.
Рафаэль остановился у последнего денника. Казалось, тот был пуст. Но, заглянув внутрь, Алессандра увидела в глубине большую светло-серую лошадь, испуганно блеснувшую белками.
— Оттавио! — прошептала она.
— Я привез его сюда вчера вечером, — объяснил Рафаэль, перегнулся через дверь и внимательно осмотрел липпициана. — Мне сказали, что это очень хорошее место, где о нем как следует позаботятся.
— Можно мне взглянуть на него?
— Конечно. За этим я вас и привез. — У него гора свалилась с плеч. Неожиданная встреча с Оттавио не разбередила свежую рану Алессандры. — Я очень надеялся, что вы захотите с ним пообщаться.
Савентос поднял засов и открыл денник, пропуская ее внутрь. При ее приближении Оттавио заволновался и попятился в дальний угол.
Рафаэль слышал, как она что-то тихонько заворковала коню, а потом запела — нежно-нежно, как вчера.
Затем она очень спокойно и плавно подошла к лошади. Огромные грохочущие по полу копыта и округлившиеся глаза Оттавио не пугали ее. Как ни странно, это успокоило жеребца. Он перестал нервничать и внимательно посмотрел на гостью. Алессандра встала рядом, медленно коснулась рукой его шеи и стала гладить гриву. На ощупь он не напоминал Сатира. Короткая, гладкая серебристая шерсть Оттавио была жесткой и пружинистой, а не привычно мягкой, как бархат.
Круп коня покрывала синяя попона, и она не могла разглядеть состояния ран, нанесенных ему Эмилио. Но было видно, что лошадь уже не так потрясена, как двадцать четыре часа назад. Оттавио больше не шарахался от малейшего движения, в его глазах не было ужаса — только кротость и незаурядный ум. Теперь Алессандра была готова спорить, что эта лошадь знала и лучшие времена.
