Когда Нисияма вернулась, она показалась мужу посвежевшей и счастливой. Не дойдя до берега, она легла на спину и едва заметно покачивалась на воде в такт дыханию, вверх-вниз, раскинув руки и ноги.
Лицо Нисиямы светилось от упоения, такого выражения на ее лице прежде Матиори никогда не доводилось видеть. В его сердце больно воткнулось жало: ласка моря оказалась слаще его ласк.
Не помня себя от ревности, Матиори схватил жену и потащил к валуну, под которым когда-то спрятал перья.
Оперение лежало под валуном. Присев на корточки, Нисияма нерешительно протянула к нему руку, подняла его и вдруг вскрикнула. На глазах у мужа она стала превращаться в себя прежнюю. Через несколько мгновений она опять была той длинноволосой девушкой, которую давным-давно увел отсюда Матиори.
Внезапно он осознал, что именно этого все время ждал от жены, именно это он страстно пытался воссоздать через нее в себе. То было бессмертие. Он вдруг увидел двуединство конечного и бесконечного в их взаимосвязи. Всю жизнь он подозревал в жене способность в любую минуту вернуться в свое прежнее состояние, вечную возможность начать все сначала, даже восстать из пепла и обрести бессмертие.
Нисияма натянула на себя оперение. Матиори в отчаянии наблюдал, как она, словно не видя мужа, направилась к морю. Она была птицей и, казалось, уже забыла все, что приключилось с ней в человеческом обличье. Ступала она чуть скованно, видно, долгий срок человеческого существования частично лишил ее птичьей грации.
В мозгу Матиори проносились обрывки воспоминаний, далеких видений и непонятные детали каких-то ритуалов.
Еще не поздно. Птица только-только привыкла к своим крыльям, училась их вновь ощущать. Но она уже предчувствовала свой полет.
В руках Матиори сжимал сеть. В его горле стоял комок, а в глазах горел хищный огонь.
Жажда слияния была острой, как нож, она расщепляла его от головы до ног. Боль была нестерпимой. Но он не хотел боли, слишком незаслуженной она ему казалась. Удушьем обрушилась на него бессмысленная ярость против жены, против судьбы, против себя.
Небо сияло и светилось, на земле горел обжигающий огонь, который когда-то, в незапамятные времена, был принесен с неба на землю.
Птица еще не поднялась в воздух…“
Настя отложила в сторону авторучку и закурила. „А белая птица, спрятавшая оперение под камень обыденной жизни? Как давно примеряла свои перышки?“ — спрашивала себя Анастасия.
В городе зажигались вечерние огни, и Настя в который раз отметила, что вся реклама, как на ходулях, держится на использовании бренного женского тела.
Журналы, рекламные проспекты, открытки тем и знамениты, что расчленяют женские изображения на детали, сексуальные атрибуты, объекты потребления. Ей иногда казалось, что производители товаров нашли пропорциональное соответствие: расфасованным, взвешенным продуктам соответствуют рекламные изображения и этикетки с „кусочками“ тела, причем именно женского. Так уж повелось с древности, что мужское тело считается неаппетитным. „Наверное, потому аспирантки и украсили изображениями обнаженных мужчин стены вокруг унитаза, а не обеденного стола“, — думала Настасья.
Она отыскала трактат американки Маргарет Этвуд „Женское тело“, когда-то засунутый в папку с надписью „Female“, куда складывала материалы на женскую тему, имеющие шанс пригодиться в работе. Идеи заокеанской феминистки как нельзя более подходили к ее сегодняшним мыслям.
„Нормальному женскому телу соответствует следующее: пояс с подвязками, резинки, кринолин, комбинация, турнюр, бюстгальтер, корсаж, ночная рубашка, пояс верности, туфли на шпильках, кольцо в носу, вуаль, лайковые перчатки, чулки „рыбачья сеть“, косынка, обруч для волос, „Веселая вдова“ — траурная ленточка на шляпке, горжетка, заколка, браслеты, бусы, лоретка, боа, тушь для ресниц, компакт-пудра, колготки, пеньюар, кружевное белье, кровать, голова“. Настя восхитилась этим исчерпывающим перечислением в стиле сюрреалистических картин Рене Магрита и вспомнила, что сегодня уже писала про рыбачью сеть, правда, не в чулочном варианте.
Она стала читать дальше:
„Женское тело знает множество применений. Его используют как дверную ручку, как штопор, как ходики с тикающим животом, как стойку для торшера, как щипцы для орехов — надо крепко сжать медные ляжки, и тут же выскочит орешек! Оно гордо несет факелы, возносит победные венки, машет медными крыльями, бросает ввысь неоновые звезды, целые здания покоятся на его мраморных головах.
Женское тело продает автомобили, пиво, лосьон для бритья, сигареты, спиртное, оно продает рецепты для похудания, брильянты и прочее. Не оно ли выбрасывает на рынок тысячи товаров?
Женское тело не только продает, но и само продается. Деньги притекают в эту страну и в ту страну, прилетают, вползают целыми мешками, соблазненные этими безволосыми детскими бедрами“.
Она вспомнила отзывы о фильме „Тело как доказательство“ с Мадонной в главной роли и подумала, что надо бы взять кассету и посмотреть.
Потом отключила телефон, наскоро поужинала и забралась в постель с первой попавшейся книгой. Ею оказалась „Иллюстрированная энциклопедия моды“. Рассматривая книгу, Настя думала, что в каждой женщине есть что-то продажное. Именно поэтому она покупает самые модные вещи. Купля и продажа — по сути две стороны одной медали… Ей нравились наряды начала века: узкие юбки, в которых почти невозможно ходить, изящные шляпки с перьями, рожками и вуалетками, ставшие, наконец, соразмерными дамским мозгам, упомянутые американкой меховые шарфы — боа, и все, все, отороченное мехом! Повсеместное, но немыслимое сочетание тончайших тканей и мехов, очевидно, подсказавшее Маяковскому просто гениальный образ: „бюстгальтеры на меху“. Она обожала стиль Айседоры Дункан, презревшей корсет и танцевавшей в свободном, просвечивающем платье на манер древнегреческого пеплоса…
В институте лекции по античной литературе низким величественным голосом читала невозмутимая и божественная „старица“ Аза Алибековна Тахо-Годи. Вдова академика Лосева и, по преданию, одна из возлюбленных Сергея Есенина, она и в преклонном возрасте казалась прекрасной. Насте пришло в голову, что ее увлечение античностью могло возникнуть именно из ревности к Айседоре, облаченной в пеплос. Всеми поступками женщины движут чувства. И замечательные женщины — не исключение из этого правила.
Листая энциклопедию, она и узнала, что в 1968 году Ив Сен-Лоран изобрел потрясающее платье из прозрачного черного шифона и страусовых перьев, ставшее „первой ласточкой“ новой волны так называемой „обнаженной моды“: длинное, до пола, присобранное у невидимой из-за страусовых перьев талии. На фотографии обнаженная европейская манекенщица, оттененная черным шифоном, казалась негритянкой и не производила впечатления одетой. Как в народной сказке про умную девушку: „Я хочу, чтобы ты в мой дом не пришла — не приехала, не голая — не одетая, не с подарком, не без оного…“
