Антунес, польщенный приглашением, прошел к столу, не спуская глаз с Жоакина.
– С большим удовольствием, дона Магнолия. Если, конечно, сеу Жоакин согласится сесть за стол с уроженцем Сан-Паулу.
И, не ожидая ответа Жоакина, подошел к столу и взялся за стул, стоявший справа от места хозяйки дома во главе стола. Доносившиеся с кухни запахи дразнили его аппетит, но не могли создать представления о том, что же подадут, кроме фасоли, запах которой плыл по коридору и свободно проникал в столовую. Какое-то блюдо, приправленное чесноком, лавровым листом, вяленым мясом, ветчиной, грудинкой, салом и еще Бог знает чем, но все это вместе пробуждало аппетит. Тут Антунес понял, что проголодался. Встал он спозаранку и забыл выпить кофе в пансионе, так как был озабочен предстоявшим визитом.
Магнолия быстро выставляла блюда на стол, чтобы кушанья не остыли. Она умела хорошо стряпать, но меню без нужды не меняла. Жоакин по характеру был консерватором, он не потерпел бы никаких кулинарных изысков. Не доверял он острым приправам, воспитывающим экзотические вкусы. Если меню выходило за пределы принятого в Минас-Жерайс, он хмурил брови.
Магнолия позвала к столу сыновей. Но Жоакин все равно не пошевелился, оставался сидеть в кресле и упрямо не хотел присоединяться к сыновьям. Возможно, ожидал, что огорченные члены семьи начнут его упрашивать или же представят в присутствии чужого человека несомненные доказательства своей любви к отцу, которых ему так не хватало.
Магнолия, сидевшая во главе стола рядом с гостем, пыталась уловить, что у мужа на уме, но не могла понять человека, с которым прожила столько лет.
Антунес при виде подносов с едой в нетерпении потирал руки, заранее предвкушая удовольствие.
– Так что же вы не идете, сеу Жоакин? Как бы еда не остыла. – Голос его звучал мягко, дабы не ранить хрупкие барабанные перепонки хозяина дома.
Магнолия улыбнулась, показав зуб с золотой коронкой. Антунес подумал, что эта женщина рада показать свое богатство, к тому же улыбка украшала ее лицо.
Жоакин заколебался. Мало того, что Бандейранте нарушал планировку города и угрожал внести дисгармонию невиданной дотоле роскошью, он еще вторгся в его дом, собрался отведать его еды, вызвал улыбку у жены и явное восхищение сыновей, поддавшихся очарованию скульптора. От его колдовских чар не уберегся даже нелюдимый по характеру Полидоро.
В эти короткие мгновения Жоакин заглянул в собственную душу. Обычно готовый обругать кого угодно, перед выходцем из Сан-Паулу он сдерживался. Фразы, вылетавшие из уст Антунеса, звучали ритмично, почти музыкально. Некоторые интонации запомнились ему надолго.
Не мог он держать зло на этого человека. Кроме всего прочего, он чувствовал расположение к любому, кто молил его о хлебе насущном. Этого человека привело к нему отчаяние, ибо ему не хватало человеческого сочувствия: приложив столько усилий для того, чтобы разбогатеть, он в конце концов общался только со всяким сбродом. Не говоря уже о том, что, будучи уроженцем Сан-Паулу, жители которого всегда стремились к отделению, к образованию самостоятельного государства внутри Бразилии, он унаследовал и неприязнь к общей родине. У него не было времени обзавестись семьей, поэтому он старался скрасить одиночество, входя в души посторонних людей – в основном рабочих, занятых на его стройке.
Магнолия по-прежнему не обращала на мужа внимания, все старалась управиться с непослушными детьми, а к его судьбе и она, и дети оставались равнодушными. Из всех, кто был в столовой, один Бандейранте нуждался в нем, чтобы выжить. Как знать, может, он пришел просить прощенья за вторжение в жизнь города. Теперь Жоакин вроде бы лучше его понимал. С юных лет Антунес пустился по свету в поисках того, что люди, тая надежду, называют любовью. Стало быть, искал мирного пристанища для усталого бренного тела; возможно, он близок к изнурению, ему нужны парное молоко, пища домашнего приготовления на свином жиру и свежее сено на сеновале, где он мог бы отдыхать, пока смерть, благодетельная охотница за людьми, не придет забрать его. Жоакин боялся, однако, как бы все эти спасительные условия не оказались предоставленными Антунесу слишком поздно. Ибо душа его от страданий и сытой жизни задубела, как барабанная шкура, и теперь ему уже ничем не поможешь.
Тем не менее в это солнечное воскресенье он пришел в дом Жоакина, человека порывистого, но великодушного, чтобы просить во имя христианского милосердия продлить ему жизнь. Кто в Триндаде больше кормил бедных, чем Магнолия? Эта женщина с именем и сущностью цветка способна отречься от собственной судьбы и от куска хлеба, чтобы спасти город. Город, осужденный на роскошь, грех и погибель из-за этого самого Бандейранте, который действовал тихой сапой, чтобы на него не обращали внимания, несмотря на то что он заплатил внушительные суммы денег за участок у городской площади. Однако, может быть, это преувеличение – опасаться, что Триндаде, как и вся Бразилия, подвергнется опасности со стороны английских капиталистов, хозяев доброй половины страны, и таких людей, как Антунес?
Запах фасоли щекотал ноздри индейского носа Жоакина, сосало под ложечкой. Однако присоединение к семье означало бы его моральную слабость: ведь они показали, что их жизнь от него не зависит; эта их уверенность, весьма неприятная для него, придала ему сил, и он решил занять свое место за столом. И сразу же вызывающе бросил Антунесу:
– Посмотрим, отчего вы такой тощий: то ли слишком много мечтаете, то ли пренебрегаете простой народной пищей. – Он уверенным движением схватил вилку, и Антунес посчитал, что на эти слова можно не отвечать.
Магнолия вдруг потеряла оживлявшую ее смелость. Ею овладело сомнение: кому положить первому? Она боялась, как бы охваченный ревностью муж не нарушил законы гостеприимства. Пока что он безучастно сидел на стуле с высокой спинкой.
Полидоро заметил замешательство матери. Сидя рядом с отцом, он поглаживал нежный пушок пробивающейся бороды. Мать с трудом удерживала на весу слегка дрожащими руками блюдо, на котором громоздились бифштексы по-милански.
И вдруг Полидоро протянул ей свою пустую тарелку:
– Можно я сегодня буду первым?
Жоакин покраснел: сын проявил к нему неуважение в присутствии постороннего человека. Если в сыновьях гнездится жадность, плохо ему придется, надо принять меры. Как только он заметит у кого-нибудь из них мутный взгляд, когда зрачки затуманены злыми намерениями, того он сразу же накажет.
Пока Магнолия колебалась перед протянутой к ней пустой тарелкой сына, Жоакин показывал гостю остро отточенное лезвие ножа, которым он разрезал воскресных цыплят, в знак того, что главенствующая роль в семье принадлежит ему.
