Весь мир фантазий крутится у меня в голове. Что бы случилось, если бы я не ушел? Сначала туманно и неясно, но детали проясняются. Я пошел по стопам отца на верфь, а не в армию. Это тяжелая работа, но она помогает нам купить небольшой дом, и Кортни может остаться дома с... детьми? Возможно.
Я почти чувствую дверную ручку в своей руке, возвращаясь домой в конце дня, и слышу шлепанье крошечных ножек по деревянному полу. Маленькие дети набрасываются на меня, ища объятий, точно так же, как я обнимал собственного отца. И Кортни улыбается, приветствует меня поцелуем и озорной улыбкой.
— Привет, Шон, — говорит она.
— Если вы распишетесь здесь, я дам вам ключи.
— Мои что?
— Ключи.
Я чувствую укол сожаления, когда домашняя сцена в моем воображении исчезает, и мужчина с жирными руками протягивает мне планшет, позвякивая ключами свободной рукой.
— Извини, парень.
Мне стыдно, что меня застали за такими мечтами. Это происходит слишком часто с тех пор, как я вернулся домой. Я не так бдителен, как следовало бы. Одна быстрая каракуля и я снова за рулем своего грузовика, но еще не готов уехать. Сидя на стоянке, наблюдая за проезжающими мимо машинами, все еще есть остатки сожаления.
Почему я испытываю чувство потери? Та жизнь никогда не была настоящей. Я никогда ее не проигрывал. Глупые мечты не должны так сильно на меня влиять. Это меня как-то бодрит. На этой размытой фотографии ничего особенного нет. И я не мог сказать, Кортни это или нет, но хочу это выяснить.
Боль и безнадежность Билла подействовали на меня утром, и я уже полусерьезно обдумывал идею поехать в Гринвилл, чтобы охотиться за химерами от его имени, но теперь? Я не буду лгать, даже самому себе, и притворяться, что делаю это только для него. Если смогу найти что-то, что поможет облегчить горе Билла, это здорово, но хотел бы вновь увидеть Кортни Двайер по моим собственным причинам. Мне нужно знать, действительно ли есть причина, по которой я должен сожалеть о том, что оставил ее на столько лет.
Но что будет, если я найду ее?
Глава 5
Кортни
Вечер четверга, 11 августа 2016 года.
Я просыпаюсь уже в сумерках.
Иеремия утром оказал негативное воздействие на меня. Я прилегла в тени на пять минут, чтобы помечтать, и проспала весь день.
На какое-то мгновение подумываю о том, чтобы провести здесь ночь, а утром просто вернуться, но это, вероятно, не очень хорошая идея по нескольким причинам. Во-первых, буквально вчера здесь заметили медведицу с четырьмя медвежатами. Во-вторых и, возможно, более важно, если Дэниел увидит, что я не вернулась домой, и начнет расспрашивать обо мне, то они подумают, что я сбежала. Меньше всего мне нужно, чтобы это произошло. И в последнюю очередь это нужно Дэниелу.
Я спускаюсь с холма, иду через ягодное поле к хлипкому садовому сараю, который делю с мужем, чтобы переодеться. Уже время вечерних молитв, и мне не стоит появляться с пятнами травы по всему платью. Я собираюсь присоединиться к толпе молящихся в часовне, когда замечаю приоткрытую дверь в небольшой северной стене здания, трапезной: душ. Когда я открываю ее, воздух все еще остается туманным, но все кабинки пусты.
Должна ли я отказывать себе в особенном удовольствии? Послеобеденный душ? Когда рядом нет никого, кто сказал бы мне, что я должна быть несчастной, заставляя меня действовать быстро? Я смогу наслаждаться этой роскошью, растягивая.
Взглянув на полки в углу, обнаруживаю, что там осталось одно сухое полотенце. Я хватаю его и быстро раздеваюсь в кабинке. Очевидно, это знак того, что план Господа призывает принять еще один душ сегодня вечером. Как истинно верующей, у меня нет иного выбора, кроме как следовать Его Воле.
Легкий поворот крана и быстрый шаг назад — это начало ритуальной рулетки в душе. Температура и давление противоречивы, изменчивы. Можно только гадать, замерзнешь ты или закипишь с первой попытки. Я жду несколько секунд и продолжаю церемонию, пробуя воду пальцами. Мне повезло, поток ровный и теплый. Молчаливая благодарность тому, кто был здесь до меня, за то, что не израсходовал всю горячую воду, и я расслабляюсь в греховно восхитительном тепле, наслаждаясь стучащими каплями на моей шее.
Я опираюсь руками о скользкие стены, а вода струится по моим волосам и спине. С закрытыми глазами я почти могу поверить, что вернулась в дом, где выросла, снова в душе в розовой кафельной ванной. Тогда я была так избалована. Понятия не имела, какая это абсолютная роскошь,наслаждаться чем-то таким простым, как комфорт и уединение в современной ванной.
К тому времени, как заканчиваю полоскаться, вода остывает. Я еще немного влажная, когда натягиваю одежду и оборачиваю полотенце вокруг волос. Я верну его завтра.
Обойдя вокруг главного дома и часовни, чтобы не быть замеченной выходящей из душа, я возвращаюсь к своему дому в дальнем конце ряда жалких лачуг. Свет просачивается сквозь деревянные щели вокруг двери жалкой лачуги, которая была нашим свадебным подарком. С приветствием и улыбкой на губах я открываю дверь, чтобы войти внутрь.
Все в хижине перевернуто верх дном, и моя мать стоит посреди обломков. Ее лицо безмятежно, но глаза горят. Ее руки сложены перед собой, как будто в молитве. Такая мать пугает меня. Та, кто привела меня сюда, которая кричит о грехе, покаянии и спасении. Это женщина, которая стояла и смотрела в тот день после моего второго побега.
Иеремия стоит рядом с ней, а Дэниела нигде не видно.
Мой тонкий матрас превратился в лохмотья, а замысловатое лоскутное одеяло, которое я месяцами шила вручную, изорвано. Их набивка покрывала пол, как непристойный снегопад. Вся моя тяжелая работа изчезла в одно мгновение, и я не успею сшить новое одеяло до зимы.
Все в моем доме было вскрыто и разорвано. Одежда валяется повсюду, маленький комод разбит. Старые настенные часы на батарейках уничтожены. Даже деревянный каркас, который поднимал матрас над полом, превратился в руины.
Ничего из моего не пощадили, даже Библию. Страницы разбросаны, обложка висит, тусклая и пустая, на краю полки. Я замечаю, что даже обложка разорвана, а записка, которую написал мне отец, уничтожена. Они никогда бы не осмелились осквернить то, что считали настоящей Библией, но моя несла в себе все «языческие суеверия» и «языческое отступничество» Апокрифов. Это было единственное, что у меня осталось от отца, а теперь ее тоже нет.
Мои глаза медленно наполняются слезами, когда я пытаюсь понять смысл разрушения вокруг меня и делаю глубокий вдох. Нет, это хорошо. Мне здесь больше нечего терять. Мое сердце ожесточается от новой решимости. Правильно. Мне все равно как, но я уберусь отсюда. Подальше от этих безумцев. Желая прогнать слезы, я напрягаюсь и смотрю на двух людей, стоящих посреди моего разграбленного дома.
— Почему? — спрашиваю я, гордясь твердостью своего голоса.
Иеремия глядит в сторону, но моя мать смотрит на меня, подходя ближе. С такого расстояния безумный блеск в ее глазах тревожит еще больше. Что с тобой случилось, мама? Было ли это чем-то, что всегда жило внутри тебя? Или Эммануил сделал с тобой что-то, что привело тебя на темную сторону?
— Мы знаем, — говорит она так тихо, что я едва слышу.
— Мы знаем все. Просто скажи правду, покайся сейчас, и я обещаю, что отец Эммануил все исправит. — Сладкая мольба в ее голосе должна была успокаивать, но в сочетании с огнем, пылающим в ее глазах, это только больше беспокоило.
— Мама, — говорю я, пряча свой гнев и страх под самым спокойным голосом, на который только способна. — Я понятия не имею, о чем вы говорите.
— Не лги нам, женщина! — наконец заговорил Иеремия, и я в отчаянии отрицательно качаю головой.
В крошечной комнате на несколько секунд воцаряется тишина, пока я жду, что он еще скажет. Он выжидает, но моя мать первой теряет терпение и намекает мне:
