— Стоит держаться от тебя подальше. А то я могу не сдержаться, а после получится, что изнасиловал, — доносится до меня полный злобы едкий хриплый голос.
— Стоит, Яр. Это будет лучшее решение для нас обоих, — поворачиваюсь к нему лицом.
Яр стоит, прислонившись к стене, и смотрит куда-то поверх моей головы, будто на меня смотреть не в силах. Пожалуй, я и сама на себя сейчас смотреть не в силах. Мне противно. Как я могла? Измены, ложь — это не про меня.
— Такси приехало.
Ухожу, не сказав ни слова. В лифте воздух будто все еще пахнет… Нами. Нереальным взаимным притяжением, которому я все же сумела сопротивляться.
Господи, Игорь, спаси меня! Не дай мне натворить глупостей, не дай все испортить.
Сажусь в такси и называю другой адрес. Яр точно узнает, куда поехала, ну и пусть. Это к лучшему, и это правильно.
Игорю я не скажу… Не скажу, где была и что случилось. Такая правда не нужна. Очищение совести не стоит той боли, которую оно причинит. Пусть стыд будет мне наказанием.
Я хочу держаться от Барковского подальше. Желательно больше никогда его не видеть и не слышать. Пройдет время, и все это сумасшествие тоже пройдет. У меня будет Игорь и семья, которую я всегда так хотела. Будет ребенок. Дети.
Ночные дороги пусты. Дорога занимает минут пятнадцать, за которые я успеваю привести себя в подобие порядка. Но вот запах, запах Яра до сих пор живет на моей коже, как и его прикосновения. И их не смыть, никогда не смыть, хоть как бы я этого хотела. Не забыть. Не сейчас!
Такси тормозит у дома Игоря. Звоню в домофон.
— Игорь, это я, — голос дрожит.
Ты не подумала, не заподозрит ли он что-то по твоему поведению, да, Кать!
— Катя? Что-то случилось?
— Вроде того.
Дверь открывается, я захожу внутрь. Дрожащей рукой нажимаю кнопку лифта. Уже придумала, что скажу — то, с чего началась эта ужасная ночь.
Лифт все едет и едет. Специально что ли, у их домов практически идентичная планировка? Поженимся и начнем строиться за городом, может удастся найти участок рядом с папиным домом? Ненавижу лифты и пентхаузы!
Игорь выглядит встревоженным. Синяки на его лице, как немой укор мне.
Я обнимаю его, прижимаюсь щекой к плечу. Дорогой хлопок рубашки приятно касается к коже. Но это ощущение проходит по касательной, ведь мой взгляд встречается с орехово-карими глазами Арины.
— Кать, только не думай, пожалуйста, ерунду, — говорит Игорь, когда я отстраняюсь, пристально глядя в его лицо. На нем написано абсолютное спокойствие, будто бы в нахождении жены моего отца — другой женщины — в его доме нет ничего необычного.
У самой Арины опухшие от слез напуганные глаза и разбитая губа. Она босиком в одном только
шелковом халатике.
— … поздно закончилась, я катался по городу и случайно наткнулся на нее, — оказывается, Игорь что-то говорит.
Арина снова начинает плакать.
Подхожу к ней, а девушка бросается мне на шею. Вцепляется скрюченными пальцами в кожанку. Ее очень сильно трясет, настолько, что постукивают зубы. Становится как-то очень страшно.
— Иди сюда, — веду ее к дивану. — Игорь, принеси воды.
Чуть отстранившись, убираю с ее лица длинные темные волосы, откидываю их на спину. Взгляд натыкается на лежащий рядом плед. Осторожно набрасываю его на вздрагивающие плечи девушки.
— Что случилось, Арин?
— Олег, он…Он узнал, что я пью противозачаточные, — и разражается рыданиями.
Игорь возвращается со стаканом воды, протягивает его Арине. Сам опускается в кресло сбоку.
Арина всхлипывая потихоньку пьет, морщась от боли в губе. Отдает мне стакан.
— И разозлился! Ударил меня! И я убежала из дома как была, босиком. Куда глаза глядят, Кать!
— Ну, успокойся, — снова обнимаю ее, глажу по волосам.
— Я молодая, Кать! Я не готова пока к детям. А он не понимает!
Арине почти двадцать девять. С отцом они женаты несколько лет. Молодая и не готова к детям? Ладно, бывает всякое. Единственное, что не укладывается в голове, так это то, что мой отец ее ударил. Мой. Отец. Ударил. Женщину. Свою жену.
Он ведь ни меня, ни маму никогда… Конечно, они ругались, как и все, но он никогда не переходил эту черту. Он никогда не был мерзавцем.
Даже разводился он «по-человечески» особенно для людей нашего круга. Этот факт я признавала уже тогда, вопреки обиде и непринятию самого факта их разрыва, вопреки разбитому сердцу. Да, я была тогда уже взрослой и замужней. Но это не уменьшало масштабов катастрофы, которую переживает любой ребенок — не важно, маленький или взрослый — когда его мама с папой разводятся.
Да, причиной послужила юная любовница. Да, отец похерил двадцать пять лет брака ради «лебединой песни». Но не было унизительного раздела имущества, грызни за каждую копейку. Не потому, что мама ничего не хотела, а она не хотела. Но потому, что для отца было само собой разумеющимся позаботиться о бывшей жене, отнестись к ней с уважением.
Так как он мог сейчас поднять руку на Арину — холимую и лелеемую, страстно любимую?
— Игорь, дай нам поговорить, ладно?
Он кивает и идет наверх.
— Арин, ты говорила ему об этом? О том, что хочешь повременить…
— Конечно! Хотя бы до тридцати, Кать. Но он и слушать не хочет. Говорит, мне пятьдесят пять, куда тянуть и чего ждать? А я еще пожить хочу! А теперь вообще не знаю, как рожать от человека, который способен поднять на меня руку! Как с ним вообще жить дальше?
Конечно же вопрос вопросов. Я как никто это понимала, и сама бы уже точно не смогла.
— Мне очень странно, что такое произошло. Это не похоже на отца, совсем не похоже. Но не отменяет самого факта случившегося. Ты должна решить…
— Я его люблю, Кать. Очень сильно, хоть я знаю — ты мне не веришь. И я хочу детей, но позже.
— Допей воду, успокойся, — говорю после паузы. — Я должна позвонить отцу, он, наверно, всех на уши поднял. Останешься на ночь здесь, а утром поговорите, хорошо.
Она кивает.
Я достаю из кармана телефон и топаю с ним в кухню.
Господи, какая ужасная ночь.
Глава 12
Таким отца я вижу впервые. Никогда раньше, даже в худшие моменты, вроде того, когда уходила из дому к Стасу, он не пребывал в такой пугающей ярости. Впрочем, при мне он быстро берет себя в руки. Практически сразу. Разгневанный незнакомец с безумным взглядом почти черных глаз и злобной гримасой на багровом лице на экране смартфона, за несколько минут увещеваний сменяется просто моим рассерженным отцом.
— Понятия не имею, что на меня нашло, — и, увидев перемену в моем выражении лица, торопливо добавляет. — Я не имел права, да! Но она меня предала! Я ее по врачам, себя тоже. А она вот как!
— Пап, Арина сказала, что просила тебя повременить, а ты не хотел слушать. Что ей было делать? Нельзя в таком вопросе принуждать…
Очень странно себя чувствую. Как будто местами поменялись. Ведь это он, отец должен говорить что-то такое, верно?
— Она в порядке?
— Да. Я дам ей успокоительное и уложу спать. И ты, пожалуйста, сделай то же самое. Утром поговорите, ладно.
Он кивает и отключается.
Откладываю телефон и, прижав ладонь ко лбу, выдыхаю. Что с нами со всеми творится? Отец просто внезапно слетел с катушек, или у него есть еще одна сторона, которую я просто не знаю?
Да, нас с мамой он не обижал. Но что до других… Он поднимался в девяностые вместе с Кулагиным-старшим и делал всякое. Ни за что не привлекался, но… Я же помню вооруженную охрану у нас дома. Помню то лето, когда погибли родители Игоря. Мы втроем — я, он и мама — четыре месяца жили на Бали. Она плакала по ночам. Телефон из рук не выпускала. А в один из дней приехал папа — похудевший, с осунувшимся суровым лицом — и сказал «все улажено». Я точно-точно помню именно эту его фразу…
Ну нет. Причем ситуация с Ариной к особенностям бизнеса, которых он лишился двадцать лет назад?
— Поговорила?
Вздрагиваю. Появления Игоря я не услышала.
