Радость освобождения гудела в нем натянутой струной, разливаясь по телу мягкими плавными толчками и обволакивая теплой негой расслабленное сознание. Своей радостью Толик готов был поделиться с половиной мира, но мир крепко спал на воскресных подушках. Прислушиваясь к своим шагам, звенящим по мостовой почти в полной тишине, он слышал музыку победы, одержанной над временем.
Утро только вступало в свои права. По мостовой катился одинокий троллейбус. Уцепившись усами за провода, он ехал, поклевывая носом от недосыпа и грустно поглядывая на пустынные улицы Москвы. Притормозив на остановке, он подождал Анатолия в надежде, что вдвоем в дороге станет веселее, но, увидев, что тот прошагал мимо призывно распахнутых дверей, обиделся и, запыхтев, захлопнул их. Обиженно постояв, он покосился еще раз на одинокого прохожего, не пожелавшего составить ему компанию, и тронулся с места.
Идти домой было рано, да и, честно сказать, туда Анатолия не тянуло, поэтому он решил зайти к своей ненаглядной мамочке, живущей от дома его Ксюхи в каких-нибудь пяти трамвайных остановках. Разбудить маму он не боялся, потому что знал, что, во-первых, она уже не спит, а во-вторых, принять своего сыночка она готова в любое время дня и ночи.
Ева Юрьевна Нестерова разменяла восьмой десяток, но на ее умственных способностях это никак не сказалось, напротив, с годами ее память обострялась, речь становилась все более ядовитой и цепкой, а высказывания – прямолинейными и циничными. Людей она оценивала здраво, адекватно их способностям и умственному развитию, не жалея для определения их сущности колких слов и выражений, но ее великолепно выстроенная система мира давала моментальный сбой, когда дело касалось ее ненаглядного ребенка, единственного солнышка в этой грязной действительности.
Как женщина неглупая и проницательная, она прекрасно видела все его слабости и недостатки, но, делая скидку на то, что без недостатков может быть только икона, а никак не живой человек, она прощала их Толику, дабы не ломать сложившихся доверительных отношений с сыном.
Замуж она вышла поздно, почти в тридцать. Будучи твердо уверенной в том, что лучше вообще не ходить замуж, чем сходить абы как, она не стремилась выскочить из теплых родительских объятий, предпочитая сидеть в девках, а не мыкать горе в замужних, и не прогадала.
Отец Толи, Семен Иванович Нестеров, был на двадцать пять лет старше своей избранницы, состоятелен, красив, умен, почти без вредных привычек и безумно влюблен в свою Евочку. Но самым большим преимуществом в глазах Евы была не красота и даже не состоятельность избранника, чудесным было то, что ко времени своей женитьбы Семушка был круглым сиротой. Выходя замуж за Семена, Ева точно знала, что хозяйка в их доме будет одна, как бы ни сложились обстоятельства.
В молодости Ева была красива. Нежно-голубые глаза сияли женственностью и нежностью, но узкие, длинные стрелки бровей и поперечная ямка на подбородке говорили о том, что за этими лазурными глазками прячется мужской склад ума и напористость, не свойственная представительницам слабого пола. Роста Ева была высокого, а точеные черты лица и узкая кость придавали ей аристократический вид. Слегка надменный взгляд, скептическая улыбка и почти круглосуточная сигарета в уголке ярких, не потерявших до старости свой цвет губ выделяли Нестерову из толпы и придавали ее лицу неповторимый колорит.
– Друг мой, тебе следует принимать таблетки от бессонницы, иначе у тебя есть шанс перепутать в скором времени день с ночью, это я тебе говорю как специалист, так что можешь мне верить. – Поцеловав сына в лоб, она прошествовала в комнату, уже не оборачиваясь, твердо уверенная, что сын идет за ней по пятам. – Позволь спросить тебя, Толик, что привело тебя в столь ранний час ко мне? Только не вздумай говорить, что великая любовь к матери настроила тебя на длительный утренний моцион.
– А почему бы и нет? – Толик улыбнулся во всю ширь лица, с радостью чувствуя, что он наконец-то снова дома.
– Этого просто не могло произойти оттого, что ты слишком ленив для таких подвигов.
– Ты считаешь, что я не могу приехать к своей матери из чувства любви? – поинтересовался он, заранее предвкушая остроумный ответ. Слушать ее было сущим удовольствием, если, конечно, ее слова не задевали вас лично, потому что в ее обществе человек находился словно на вулкане, готовом каждую минуту выкинуть наверх поток горячей лавы, причем предположить, когда это произойдет и в каком направлении следует предпринимать шаги к отступлению, было абсолютно невозможно.
– Нет, отчего же, приехать к матери ты можешь, но для подобной эскапады, тем более в столь ранний час, требуются определенные условия, по поводу которых тебе хотелось бы услышать мое мнение, – безапелляционно произнесла она и потянулась за новой сигаретой.
– У тебя здесь топор вешать можно, – махнул рукой Анатолий, разгоняя клубы дыма, стелющегося пластами.
– Но не нужно. Слава Богу, раскольниковых в доме нет, так что такая вещь, как топор, не является предметом первой необходимости. Так зачем ты пришел?
– Я пришел сказать тебе, что влюбился, – засветился Анатолий, дергая фрамугу на себя и впуская в комнату свежий воздух.
– Как, опять? – флегматично произнесла Ева Юрьевна, и голова ее слегка склонилась набок. – Не хочу показаться циничной, но, по-моему, у тебя влюбленность приобретает размеры паранойи. Ты же совсем недавно был влюблен в Светлану, а в промежутке между ней и твоей настоящей пассией ты влюблялся еще раз двадцать, никак не меньше. Знаешь, если как следует постараться, то из имен твоих красоток, в которых ты каждый раз влюблялся без памяти, можно составить словарь женских имен. Хорошо еще, что не мужских, – серьезно добавила она и, затянувшись новой сигаретой, из-под прищуренных век внимательно посмотрела на сына.
– Ты считаешь, это было недавно? – удивился Толя.
– А ты считаешь, двадцать пять лет – это целая жизнь? В таком случае, мой милый, я уже должна была бы умереть трижды.
– Мама!…
– А что мама? Влюбляясь, каждый раз ты говорил, что это совсем не то, о чем я думаю, и на этот раз все по-настоящему, но проходило не так много времени, и идеал твоей мечты таял, подобно сахару в стакане. Я говорила тебе, что в женщин влюбляться нельзя, их нужно либо любить, либо пользоваться ими, но ты меня не слушал, предпочитая набивать собственные шишки.
– Мама, я хочу сказать тебе страшно важную вещь.
– Мне сесть или все не так страшно и в мои годы падение мне уже не грозит? – Лицо, похожее на портрет викторианской эпохи, слегка вытянулось и стало напоминать овал, приплюснутый с двух сторон.
