Лорейн вышла из ванной в строгом льняном костюме. Руфус поднялся навстречу и молча подал ей портфель — последнюю деталь тщательно продуманного имиджа деловой женщины.
Они заранее договорились, что утром Руфус будет ее сопровождать. Таким образом служащие отеля не заподозрят в ней «ночную бабочку», а решат, что у Руфуса с раннего утра состоялась деловая встреча.
День только начался, а голова уже раскалывалась! На кофейном столике пустая бутылка из-под шампанского. Накануне Лорейн сказала, что терпеть не может шампанское, поэтому бутылку он опустошил в одиночку.
Взяв портфель из рук Руфуса, Лорейн вдруг присела на кушетку. Странно… Обычно девушки, подобные ей, утром всегда торопятся убраться подобру-поздорову.
— Скажи, ты можешь уделить мне пару минут? — на прекрасном английском спросила она.
— Конечно, могу. Я уже и так опоздал, поэтому пара минут погоды не сделают.
— Ты хороший парень, Руфус, — медленно произнесла Лорейн, — поэтому я хочу кое-что тебе сказать. Не возражаешь?
— Что ты, буду рад.
— Ты мне нравишься, и я хочу быть с тобой до конца откровенной.
— Не понял. В каком смысле?
С минуту она молчала, но глаз не отвела. Классная девочка, подумал Руфус, ничего нарочитого, никакой игры глазками, никакого жеманства.
— Руфус, почему бы тебе не обратиться к врачу по поводу алкоголизма? — спросила Лорейн тихим, но решительным голосом. — Ты ведь себя губишь.
Когда господин Марсо пришел к выводу, что Скарлетт может дать сольный концерт, Сесилия отправилась к Кейт и попросила устроить его у нее дома. Кейт, конечно, сразу согласилась.
Из ее просторной гостиной убрали всю мебель, кроме стульев, поставленных в несколько рядов, а в передней части комнаты установили специально привезенное пианино.
При появлении первых гостей Скарлетт сильно занервничала, но вскоре взяла себя в руки. Когда же приглашенные расселись и воцарилась тишина, все ее мысли сосредоточились на музыке. Девочка так увлеклась, что ничего не видела вокруг, и пришла в себя только тогда, когда смолкли последние звуки сонаты Моцарта и раздались рукоплескания восхищенных слушателей.
После концерта гостей пригласили к столу. Кейт потрудилась на славу: знаменитейший нью-йоркский кондитер создал истинные шедевры из всевозможных кремов, необыкновенные пирожные и булочки, а специально нанятые для этого случая официанты были облачены в сюртуки и панталоны восемнадцатого века, ибо весь вечер посвящался Моцарту.
Раздосадованная тем, что не она закатила такой великолепный прием, Джина решила увезти Скарлетт домой минут через двадцать после начала ужина. Сесилия сперва не поверила своим ушам, решив, что дочь шутит.
— Я не поняла, Джина, ты действительно хочешь, чтобы я увезла Скарлетт?
— В точку попала, мама. Только я не хочу, а приказываю!
— Джина! Что за тон? Ты разговариваешь с матерью, а не с прислугой.
— А я сама мать. Скарлетт — моя дочь, и я вольна решать, ехать ей домой или оставаться.
Сесилия грустно покачала головой.
— Хорошо, Джина, сейчас не время и не место устраивать сцены. Я немедленно увезу девочку.
В дверях их нагнала запыхавшаяся Мириам.
— Ты что, рехнулась? Это же прием в честь Скарлетт!
— Мать Скарлетт считает, что ей пора спать, — сморщилась Сесилия. — Сейчас уже поздно.
Дальнейших объяснений Мириам не потребовалось. Гневно звякнув неизменными браслетами, она решительно заявила:
— В таком случае я иду с вами.
Уничтожающий взгляд, которым она на прощание одарила Джину, довел ту до точки кипения. Чтобы хоть немного успокоиться, Джина решила осмотреть квартиру, которую, как ей было известно, Кейт недавно отремонтировала и заново обставила.
По изящно изогнутой лестнице Джина поднялась на второй этаж и вошла в маленькую гостиную, где раньше они с Кейт столько времени проводили вместе.
Прекрасные, чудные времена! В конце концов они дружили с четырнадцати лет, и вот теперь…
Ностальгические воспоминания мгновенно испарились, сменившись ставшей уже привычной злобой, едва она увидела, как разительно изменилась эта гостиная. Куда делись уютные ситцевые занавесочки, обои в мелкий цветочек, мягкие кресла? Теперь комната была белой, как саван, как нетронутая бумага. Выражаясь газетным языком, она являла собой симфонию белизны. Белоснежный мраморный пол, холодный и стерильно чистый, словно в операционной. Белые кушетки, как только что застланные больничные койки. И только яркие картины импрессионистов на белых стенах да фотографии вносили теплую ноту в этот холод.
На всех снимках был изображен Мэтью. Как же мальчик похож на отца, снова подумала Джина, и сразу в ее ушах зазвучал голос Моргана, говорящего, что Жан-Пьер настоящий отец Мэтью.
Одна фотография стояла особняком на белом — конечно же! — столике. Увеличенный снимок Моргана. Стиснув зубы, Джина взяла его в руки. Морган смотрел прямо в камеру — открытое простоватое лицо, нос с небольшой горбинкой, на полных чувственных губах играет уверенная улыбка. Джина поставила снимок на место и направилась к двери.
И тут она заметила на полочке резную беседку. Впервые Джина увидела ее много лет назад в загородном имении Кейт и, хотя не имела ни малейшего представления об ее истинной ценности, сочла эту вещицу очень красивой. Да, наверняка это самая дорогая для Кейт вещь — ну, кроме фотографии Моргана, конечно. Джина усмехнулась и спустилась вниз.
Увидев Кейт в окружении гостей, она сказала:
— Ты прекрасно отделала квартиру.
— Спасибо. Рада, что тебе понравилось.
— Я хотела попросить тебя кое-что рассказать о картинах в маленькой гостиной. Должна признаться, они меня заинтересовали.
— О, конечно! — Кейт извинилась перед гостями и подошла к Джине. — Знаешь, я все сомневалась, будет ли эта комната производить соответствующее впечатление.
Уж что-что, а впечатление комната действительно производит, подумала Джина.
Едва они вошли в гостиную, Джина сразу подошла к резной беседке и ткнула в нее пальцем.
— Как думаешь, сколько ей лет? Виноград выглядит таким свежим, так и хочется отправить его в рот.
— Тысяча, а может, чуть больше, — с благоговением в голосе ответила Кейт.
Джина подошла еще ближе и стала потихоньку поглаживать резную безделушку, словно каждый листик на ней был живым.
— Видимо, очень ценная вещь, — сухо прокомментировала она.
— О да!
— Застрахована?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
