Бегло просмотрев еще несколько посланий, мало чем отличавшихся друг от друга, Руфус скомкал их все и отправил вслед за первым, потом схватил со стола старинные аптекарские весы и с силой грохнул ими по стеклянной столешнице.
Стекло разлетелось вдребезги. Руфус удовлетворенно ухмыльнулся и, заметив выпавший из мусорной корзины комок, нагнулся и поднял его, чтобы отправить по адресу. Но рука замерла в воздухе. Этот почерк! Он сразу же его узнал.
«Дорогой Руфус! — было написано на личном бланке президента компании «Гибсон и Кин» Джины Гибсон. — Не могу передать, в какую печаль повергло меня известие о смерти твоей матушки. Я не виделась с ней очень давно, однако считаю себя — может, и незаслуженно — ее хорошей знакомой. Никогда не забуду эту замечательную женщину, проявившую такое понимание и сочувствие к нашей юной и пылкой любви. Твоя Джина».
Будто пелена спала с глаз — Руфус понял, кто стоял за той газетной шумихой. Обернув кровоточащую ладонь платком, он заново перечитал письмо.
Джина Гибсон… Какой же он лопух! Ведь Кендалл показывал ему фотографию и даже выделил ее из числа других. Элегантная блондинка, поражающая спокойной и в то же время чувственной красотой. Но где же водопад черных блестящих волос? В женщине на снимке не было ничего общего с той нежной, очаровательной девушкой с застенчивой улыбкой, которую он когда-то любил. Не верилось, что блондинка с фотографии вдруг может засмеяться таким же журчащим, как весенний ручеек, смехом, каким одаривала его та — любимая — Джина!
Рука сама потянулась к кнопке интеркома, чтобы вызвать Джейн Синглтон. Куда там! Электронные провода перепутались, смешались со стеклянным крошевом и теперь стали совершенно бесполезны. Да и кричать бессмысленно: кричи не кричи, двойные двери звуконепроницаемы.
Руфус зубами затянул потуже платок на руке и вышел в приемную Джейн.
— Боже мой, господин Руфус, что с вашей ладонью?! — в ужасе вскричала секретарша.
— Ничего особенного, просто мой стол развалился, вот и все!
— Позвольте, я окажу вам помощь. — Преданная женщина завозилась над его рукой, словно любящая мамаша над ссадинами проказника сына. Продезинфицировав ранку запатентованным средством Картрайтов, она быстро и умело наложила повязку и удовлетворенно выпрямилась. — По крайней мере швы накладывать не нужно.
— Будьте добры передать, чтобы мой «порш» подали к подъезду, я еду в Картрайт-хаус.
— Поведете машину сами или вызвать Коллинза?
— Сам. И не смотрите на меня так — я сегодня не притрагивался к спиртному.
— Ну конечно, конечно, господин Руфус, вы отлично выглядите. — Джейн улыбнулась и задумчиво повторила: — И швы накладывать не нужно…
Руфус до отказа нажимал педаль газа в надежде, что бьющий в лицо ветер остудит горящую голову и усмирит лихорадочные мысли. И пусть эти дураки полицейские останавливают его машину и сколько угодно заставляют дуть в трубку — на сей раз он совершенно трезв. Вне себя, конечно, но трезв, черт побери!
Жаль вот только стеклянную столешницу. Ничего, заменит деревянной, отполированной так, что тоже будет сверкать, как стекло.
Бабушка его ждет. Джейн Синглтон, конечно, уже успела известить ее о неожиданном визите внука и о том, что внук, хотя это и странно, трезв. Как стеклышко. Небось поджидает его в библиотеке, как раз там, где Джина сказала ему: «А тебя, Руфус, мне жаль. Хотя бы потому, что твоя бабушка пала так низко, что подкинула в мою сумочку брошь». Потом взяла его за отвороты пиджака и добавила: «А еще мне тебя жаль потому, что ты оказался слишком слаб и безволен и не решился поговорить со мной сам. Как все трусы, ты предпочел выполнить грязную работу чужими руками».
Слова Джины навеки отпечатались в его сердце. Часто, очень часто, без всякой видимой причины, они звучали в его мозгу, и тогда он ясно слышал ее звонкий голос, в котором натянутой струной звенела боль от незаслуженной обиды…
Как Руфус и предполагал, бабушка ждала его в библиотеке.
— Мальчик мой! Какой приятный сюрприз, — сказала она, поднимаясь из кресла. — Ты, конечно, не откажешься от чашечки кофе, дорогой?
Не ответив ни слова, Руфус подошел к камину и уставился на фотографию деда, стоящую на полке. Теодор. Решительно сжатые челюсти, выдвинутый вперед упрямый подбородок.
— Милый, ты не хочешь поцеловать свою бабушку?
Извинившись, Руфус чмокнул ее в обе щеки, а потом сказал:
— Мы с тобой находимся в той самой комнате, где Джину О'Коннор когда-то обвинили в том, что она якобы украла брошь, которую ты умышленно подсунула в ее косметичку.
— Как я понимаю, ты тоже получил письмо с соболезнованиями, — ровным голосом произнесла Лючия. — Кстати, насколько я помню, ее настоящая фамилия не О'Коннор, а Риццоли.
— А насколько я помню, бабушка, ты первая сообщила мне, что она вышла за каменщика по имени Дик Уолтерс и уехала в Дентон.
— Дик Уолтерс? Неужели ты думаешь, что я буду столько лет помнить имя этого человека? Кстати, как давно это было?
— Шестнадцать лет назад. Да и какая теперь разница? Дело-то совсем в другом. Зачем ты мне солгала?
— Я тебе не лгала. Просто повторила то, о чем услышала краем уха: вышла замуж, уехала, вот и все.
— Ты солгала тогда, бабушка, лжешь и теперь. — Лицо Руфуса исказила гримаса. — Ведь ты получила письмо от Джины Гибсон, а не от Джины Уолтерс, так откуда же тебе знать, что это та самая Джина?
— Что за тон, Руфус? Ты забыл, как следует разговаривать со старшими?
— В данной ситуации — да, забыл.
Лючия горестно покачала головой.
— Какое счастье, что твоя мать не дожила до этого дня. Неужели у тебя не осталось ни капли сострадания?
— А у тебя? — Руки Руфуса непроизвольно взметнулись вверх. — Где было твое сострадание, твое обостренное чувство милосердия, когда ты так безжалостно вышвырнула Джину из этого дома и из моей жизни, словно на ней горело клеймо преступницы? Где, я спрашиваю?
— Руфус! Ради всего святого! — прижав ладони к груди, прошептала Лючия.
— Господи, да у тебя нет сердца! Ты думала, будто взяла над ней верх? И все эти годы радовалась, что навсегда избавилась от этой глупой, никчемной девчонки, выбросила ее, словно пустую картонку из-под молока, да? Что ж, могу тебе кое-что сообщить. Джина тебя победила. Вернее, всех нас, Картрайтов! — Его голос перешел в фальцет и сорвался на высшей точке.
— О чем ты говоришь? Не понимаю.
— Это из-за нее началась кампания против наших красителей для волос, шампуней и всего остального. Из-за нее поднялась шумиха вокруг нашего имени! — Руфус с силой обрушил сжатый кулак на кофейный столик. — А знаешь ли ты, что из этого следует?
