не добавил «потому что иначе сойдёшь с ума», но я слышала эти слова между строк и понимала, что Джой, в общем-то, прав. Варианта два: или я сдамся на милость чувств, снова свяжусь со своим малолеткой и продолжу бегать за ним после каждой очередной попойки (а они будут, хоть Дериглазов и пообещал, что если Тим и станет теперь где-то тусить, то не на его вечеринках), или перетерплю – и будь, что будет.
Даже самые сильные чувства можно вырвать на корню. Судя по бесконечной тоске, бессоннице и ноющему сердцу, у меня был запущенный случай любовной горячки.
Но я не сдавалась.
– Хорошо, и что ты предлагаешь? – вздохнув, поинтересовалась у Джоя. – Набиваться куда-нибудь переводчиком без рекомендаций? Или идти в ближайшую школу к мелкотне?
– Почему сразу к мелкотне? – кровожадно улыбнулся он.
Так, с лёгкой подачи Джоя, я пошла подавать документы в местную гимназию на должность учителя английского. Оказалось, он сам здесь учился и мог замолвить словечко, чтобы меня сразу взяли на старшие классы. Не представляю, почему Джою так здесь верили, но факт оставался фактом: за пару дней до первого сентября я официально стала преподавателем гимназии №15. Четыре девятых класса, два одиннадцатых – и всего восемнадцать часов в неделю (предлагали больше, гора-аздо больше, чуть ли не пятьдесят, но репетиторство бросать не хотелось). Не абсолютная нагрузка, но хоть какая-то возможность проветриться и занять мысли: планирование, знакомство с программой, попытка привести в порядок кабинет… В последнем всё было прекрасно, кроме цветов. Парочку несчастных гибискусов прошлая хозяйка явно забывала поливать, от них остались только сухие стволы – но уход и капелька воды делает чудеса.
В общем, я старалась жить. Просто жить. И первого сентября даже поприсутствовала на линейке, чтобы познакомиться с первыми учениками…
Ой, да кого обманываю? Если в этой школе учился Дериглазов-старший, возможно, и Егоров должен был оказаться здесь. В одиннадцатом, чтоб его, классе! Мысль пришла мне в голову ночью перед линейкой и не давала нормально спать, а потом заставляла со страхом – и крошкой надежды – всматриваться в ряды бугаев в костюмах, которых по ошибке назвали одиннадцатиклассниками.
Чем эти гимназисты питаются? Растишкой?
Но Тима не было. Нигде. И облегчение, которое я испытала от этого, было гораздо большим, чем разочарование. Нет, я ни за что не смогла бы его учить. Просто не выдержала бы этой пытки. Всех актёрских способностей на свете не хватило бы, чтобы забыть наши поцелуи, чтобы забыть время, проведённое вместе, и выдержать целый год так, словно мы незнакомые люди.
Я радовалась, когда знакомилась с классами и не видела среди учеников знакомых лиц. Радовалась, когда каждый высокий шатен со слегка волнистыми волосами оказывался не им.
А на второй неделе сентября появились временные журналы, старательно заполненные классными руководителями из официальных списков. И сердце моё, кажется, перестало биться, когда, проводя перекличку у 11А класса, я натолкнулась на знакомое имя.
– Тимофей Егоров?
-79-
Тимофей, мать его, Егоров. Мальчишка, мысли о котором не желали меня отпускать. И имя его красовалось шестым в списке группы. Сжимало моё сердце, вырывало из груди и растирало в порошок.
Одно дело сторониться его осознанно, зная, что когда-нибудь всё же можешь сорваться, позвонить, попытаться помириться… другое – стать учителем. Учителем! Чтобы постоянно быть рядом и не иметь права коснуться, улыбнуться, потрепать по волосам, обнять за плечи. И пусть Тим поздно пошёл в школу, пусть ему уже восемнадцать, это ничем не поможет. Пропасть между учителем и учеником исчезает, только когда он выпускается.
Через год.
– Тимофей Егоров? – повторила я, совладав с голосом.
– Егорова нет, – отозвалась девочка с буйными тёмными кудрями, сидящая на первой парте.
– А на других уроках хоть был? – улыбнулась, включая режим актрисы. Не знаю, насколько хорошо получилось, но вроде бы ребята поверили.
– Не было, – всё та же девчонка. – Наверное, опять отдыхать уехал, он никогда в сентябре не выходит на учёбу вовремя.
– Нет, Юлька, Егорыч вообще свалил, – подал голос двухметровый бугай с последней парты. – Он школу поменял, наша – не комильфо.
– С чего вдруг? У нас тут…
Класс словно с цепи сорвался. Каждый хотел высказаться, каждый придумал новую версию исчезновения одноклассника. Каждый, кроме меня. Я ничего не хотела знать. Я хотела плакать, как маленькая девочка. Гораздо младше всех этих стильных дам и взрослых парней. Крошечная и разбитая.
– Хватит! – рявкнула вместо этого, шибанув ладонью по столу.
Ребята мгновенно замолчали, поворачиваясь в мою сторону. Вычеркнули Тима из разговоров. И из моих мыслей. На некоторое время.
***
– Хватит! – возмутилась я, нависая над сидящим за столом Джоем. – Ты знал. Вы с Ники знали.
– Что именно? – хмуро поинтересовался он.
– Что Тим учится в этой школе. – Я сжала челюсть, чтобы не сматериться. – Поддерживал меня, уверял, что не стоит ему звонить, а сам загнал в ловушку. Отлично, теперь я его учитель! Теперь я точно буду держаться от него в стороне. – Я выпрямилась, принимаясь кругами бродить по кухне. – Всё пропало!
– Я не знал.
– Ага, конечно.
Мои нервные перемещения остановил Джой. Он резко ухватился за руку, заставляя посмотреть на себя, и процедил:
– Оглядись вокруг, вспомни всё, что произошло за последний месяц, и скажи: я тебе когда-нибудь лгал?
Я глубоко вздохнула, действительно огляделась, цепляясь взглядом за каждую шероховатость до мелочей знакомой кухни, и качнула головой. Не лгал. Предложил остаться у себя, чтобы не выгонять из квартиры Никиту, помогал, поддерживал, так что на меня нашло?
Ответ пришёл сразу: отчаяние. Меня мутило от осознания задницы, в которую удалось попасть. Увольняться, едва устроившись, не хотелось: школы всё равно поддерживают друг с другом связь, а мне не улыбалось прослыть безответственным педагогом. Но и вести уроки у Тима было выше моих
