гадко, оттого что тебя просто попользовали шутки ради. Да и клин клином вышибают, как известно.
— Не надо, — шепчу я, но получается только беззвучно открывать и закрывать рот.
— Я хороший клин, Вероника. Самый лучший. У меня нет требовательного деда и долга перед семьей. Я никогда не буду с тобой из жалости. Но всегда буду честен, обещаю. Ты мне — я тебе.
Сжимает мои щёки, затем убирает одну руку мне на шею, второй зарывается в волосы и шепчет в миллиметре от моего рта:
— Тебе будет хорошо со мной. Ничем не хуже, чем с ним. Обещаю…
Вероника
А в следующее мгновение, казалось бы, стабильный и устаканившийся на мгновение мир окончательно перевернулся с ног на голову. Рафаэль Аммо, жёстко обездвижив меня, без излишних расшаркиваний впился в мои губы жадным, диким поцелуем. Но я была способна лишь мычать нечленораздельно, вцепившись кулачками в его худи, пока его язык творил во мне непотребства.
Затошнило.
Что я могу? Он — гора. Я — жалкая кучка пепла.
— Раф! — чудом вывернулась я из рук, но всего на мгновение.
— Кошка дикая, — леденящий душу смех, и его руки скользнули ниже.
Рывок!
Пуговицы блузки разлетаются по салону, оголяя меня почти до пупа. Язык снова забивает глотку. Я рвусь прочь, но где мои жалкие трепыхания, а где его сильные руки, которые почти обездвижили меня.
Подол юбки взлетает вверх, обнажая бёдра. Я чувствую ладони Аммо на своём нижнем белье. Срываюсь в слёзы! Выкручиваюсь. Кричу!
— Пожалуйста! — и уже умоляющим шёпотом. — Не надо, Рафаэль!
— Что не нравится? — хохочет он весело, будто бы отчебучил развесёлую шуточку.
— Ты противен мне! — ору я во всю глотку и наконец-то выписываю ему звонкую оплеуху со всей силы и отчаяния, что скопились за этот ужасный день.
Но Аммо только довольно оскаливается, а затем подмигивает мне.
— Вот тебе правда, Истомина — мы все тебя знатно поимели. Во все, мать твою, щели!
Бабочки внутри меня дохнут. Вены забиваются пеплом. В голове шумит, и я чувствую, что отчаянно хапаю воздух, но в лёгкие кислород не попадает. Ещё немного и истерика окончательно накроет меня с головой.
Через секунду всё-таки расплакалась, но Аммо было плевать, он всё продолжал добивать меня своими жестокими словами.
— И только тебе решать, что ты с этой фантастически расчудесной правдой будешь делать, Истомина. Дальше валяться в дерьме? Или…
— Выпусти меня отсюда! — реву я уже навзрыд, стараясь прикрыть грудь разорванной блузкой. — Выпусти!!!
Замки рвутся вверх, и я остервенело рву на себя ручку. Вываливаюсь из машины. Падаю, раздирая колено. Не обращаю внимания на этот пустяк, а через секунду вздрагиваю, когда получаю в спину беспощадные слова, которые окончательно меня распинают:
— Мы не умеем любить, Ника. Мы лишь любим притворяться. Вот и вся незамысловатая правда…
Я же только хлопаю дверью, вскакиваю на ноги и со всей дури мчу в сторону дома, лишь на ходу понимая, что обронила телефон где-то в машине Аммо. Но уже безразлично!
На всё!
Пару раз чуть не падаю, по пути вижу горящий бак с мусором и, не раздумывая, швыряю туда конверт с бабками. Гори оно всё синим пламенем! Все они!!! С горем пополам добираюсь до своего подъезда, запыхавшаяся, зарёванная и совершенно потерянная. Дрожащими руками пытаюсь открыть металлическую дверь, но получается только с третьей попытки.
Перепрыгивая сразу через три ступеньки, бегу на свой второй этаж и залетаю в квартиру, будто бы гонимая самим дьяволом. А дальше в ванную, где долго и яростно чищу зубы и язык после соприкосновения с Аммо.
Боже!
Дальше на кухню, где нахожу в холодильнике аптечку — потрошу себе на ладонь половину блистера с валерианой, игнорируя вопросительный взгляд бабки. В пекло её! А после решительно направляюсь в свою комнату, где наскоро переодеваюсь и со второго телефона набираю Басова. Мне по барабану как, но я выбью из него всю грёбаную правду!
Звонок — игнор. И так три раза.
Ору внутри себя до разрыва капилляров в глазах, а затем срываюсь и снова бегу на улицу, чтобы прямо сейчас отправиться на квартиру к Ярославу, а там решить всё раз и навсегда.
И поставить жирную точку во всей этой мыльной опере!
Вылетаю из подъезда и почти нос к носу встречаюсь с Максимовской. Тут же с опаской делаю шаг назад.
Боже, не надо! Хватит!
— Вероника?
— Что? — шепчу обескровленными губами. — Что ты тут делаешь?
— Пришла поговорить, — оглядывается по сторонам и пожимает плечами девушка.
— Со мной?
— С тобой.
— А мне не надо, — делаю я ещё шаг назад.
— Надо, — Марта резко подаётся ко мне и до рези в поджилках серьёзно смотрит на меня.
— Марта, я тебя прошу!
— Я тебя тоже.
— Нет!
В голове шальной мыслью проскальзывает подозрение, что она видела нас с Аммо и поэтому решила устроить мне разнос, но Марта только обречённо выдыхает и разворачивается, чтобы уйти, выдавая напоследок через плечо всего лишь одну фразу:
— Что ж, не хочешь знать правду — твоё дело.
— Погоди! — тут же окликаю я своего злейшего врага, и Максимовская сразу же оборачивается.
— Тут кафе есть за углом. Пошли?
— Ладно. Только…
— Я не займу у тебя много времени.
И я киваю, хотя меня всё ещё трясёт. В заведении я ухожу в уборную и долго умываюсь там ледяной водой и спустя минут десять выхожу к Марте, которая уже ждёт меня за столиком у окна с двумя чашками какого-то напитка. А я не чувствую ни запахов, ни вкусов и весь мир смазался для меня в одну чёрно-белую кляксу.
— Если это очередной злой розыгрыш, то, предупреждаю, он самый дурно пахнущий, Марта.
— Не самый, — хмыкает девушка и нервно потирает запястья, а затем поднимает на меня грустные карие глаза и смотрит так, будто бы прямо здесь и сейчас разразится потоком горьких слёз.
— Ладно, — отворачиваюсь я к окну и складываю в замок дрожащие руки, переваривая внутри себя попытку подкупа от деда Ярослава и то, что сотворил со мной Рафаэль. И даже не замечаю, что именно начинает в бесконечном монологе говорить Максимовская.
Это даже не рассказ. Это покаяние. Вот только смысл её слов дошёл до меня не сразу.
— Я была влюблена в Аммо ещё с начальной школы. Кроме него, никого не видела и не слышала. Фантазировала, что однажды у нас с ним будет семья, дети, дом на берегу моря с белой мансардой. И, как говорится: вижу цель, не вижу препятствий. Я совершенно не обращала
