нервно плечами передернула — сама не знает, что с ней происходит.
И тогда Горский встал. Несмотря на слабость, неуверенность, что Ликин визит правильно истолковал, сам сделал шаг навстречу. Опасаясь привычного холода, боясь колких слов, он шел к дочери, моля об одном — чтоб не оттолкнула. Но сегодня она не оттолкнула. Всхлипнула только, когда подошел к ней, робко глаза на него подняла — мокрые, растерянные.
— Лик… Можно я обниму тебя? — тихо спросил он.
Кивнула неуверенно. А уже через мгновение, прижатая к крепкой отцовской груди, она вдыхала незнакомый запах и слушала, как быстро, гулко бьется от волнения его сердце.
— Лика, прости меня, — шепнул он, и Лика почувствовала, как его ладонь прошлась по ее волосам и чуть сжала в отчаянии ее затылок. — Прости меня, доченька…
Лика зажмурилась. Обида и мечта всего ее детства все еще боролись в ней. Обида никуда не делась — она до сих пор грызла, разъедала изнутри и толкала наговорить гадостей, сделать как можно больнее человеку, что сейчас ее обнимает — такому же слабому, беззащитному перед ней, какой когда-то перед ним была она сама. Мечта же об отце возвращала ее в детство, к той девочке, что задавала маме неудобные вопросы, искала среди мужских лиц папино лицо и верила — свято верила! — что однажды он придет к ней, улыбнется и скажет: «Здравствуй, дочка! Я твой папа. Я пришел к тебе…» Только зря она ждала — он не пришел, не позвал и даже ни разу с днем рожденья ее не поздравил. А ведь не мог забыть — у них с Каринкой один день на двоих. Но ему хватало Карины, Лика была не нужна, а теперь вот…
— Лика, что мне сделать, чтоб ты меня простила? — в отчаянии шепчет этот чужой ей человек и сам едва не плачет. — Девочка моя родная, только скажи, я все для тебя сделаю! Лик, ну хватит меня мучить! Ну хочешь, я на колени перед тобой встану…
Лика зажмурилась еще сильнее, слезы потекли по ее щекам. Ничего она уже от него не хочет. И рада бы зацепиться хоть за осколочек дочерних чувств, да нет их. Пустота вместо них — вытравленная, выжженная обидой.
— Как ты мог так с нами поступить? — Лика отстранилась, сквозь слезы сорвалась на крик: — Где ты был раньше? Я же ждала тебя! Каждый день ждала! Почему же тебя не было, когда ты был так нужен мне? Ты предал нас! Ты отказался от меня, от мамы! Ты понимаешь, что я ненавижу тебя сейчас? Я не знаю тебя! Ты чужой мне человек — ты это понимаешь?! Ты же сам все разрушил! Почему? Ну ответь мне, почему так, папа?!
— Ты меня не поймешь.
— А ты постарайся! Объясни так, чтоб поняла! Чтоб поняла, как можно с такой легкостью забыть, что у тебя есть ребенок!
— Я никогда не забывал о тебе. Никогда, Лика! — яростно прижимая к себе дочь, едва сам не плакал Горский. — Я очень обидел твою маму, я знал, что она никогда не простит меня, и очень боялся, что она заберет еще и Карину, если начну искать встреч с тобой.
— Зачем ты врешь? Я никогда не поверю, что мама запрещала тебе общаться со мной! Это ты у нас царек жизни, который решает, кому общаться, а кому нет! Мама бы никогда так не поступила.
— Я не вру, Лика. Она никогда не запрещала, это правда. Твоя мама мудрее меня и лучше… Но я ей запретил. Я виноват был перед ней, а совесть… она гадкая штука. Ты пытаешься договориться с ней, а она жрет тебя, грызет… Я очень быстро понял, какую ошибку совершил. Но исправить уже не смог. Мне было стыдно. Я не смог подойти к ней после всего, что наговорил ей тогда, после того, как…
Горский примолк, подыскивая подходящее слово, но Лика, кипя болью, со злостью выпалила:
— Выгнал ее. Называй вещи своими именами.
— Да… Выгнал. Но хотел все вернуть, Лика, поверь мне! Я хотел, но… Но не смог. Все время оттягивал этот момент, а потом оказалось, что прошли уже месяцы… Годы. В конце концов, я смирился с тем, что потерял вас навсегда. Я струсил, да. Смалодушничал. Испугался. Предпочел вычеркнуть вас из своей жизни… Боялся, что если покажусь слабым, то твоя мать захочет отомстить. Боялся, что если Карина начнет с вами общаться, то я ей уже не нужен буду, она захочет быть с вами, а я останусь один… Я мог отказать твоей матери, но Карине отказать бы не смог. Если б она захотела уйти к вам, я бы ее не удержал. Ты себе представить не можешь, как это страшно. Я до сих пор помню, как к матери просилась ты… С тобой никто не мог справиться, ни я, ни няня — ты успокоилась, только когда увидела мать. Как я мог тебя не отдать? Но если б все это повторилось еще и с Кариной… Да, Лика, я отказался от вас. Я жил Кариной. Но я клянусь тебе, я никогда ни тебя, ни твою маму не забывал. Лика, я очень виноват перед вами, и ты вправе меня презирать и ненавидеть, но дай мне хоть малюсенькую надежду, что все еще можно исправить. Лика, я другой сейчас. И я хочу все исправить.
— Исправить?! Я ненавижу тебя, — замотала головой Лика, задыхаясь от обидных слез. — Что ты наделал, папа? — добавила она отчаянно тихо и вдруг прижалась к отцу, как та маленькая девочка из ее детства, что ждала, надеялась и верила в чудо, которому так и не суждено было случиться.
— Прости меня, девочка…
Горский прижимал к себе плачущую дочь и сам не верил, что она все еще находится в его объятиях. Что все еще трясется от слез на его груди, кулачками отчаянно бьет его, царапает, но не вырывается, не сбегает, как будто все же нужен ей зачем-то…
— Прости меня, — повторял он вновь и вновь, целуя ее в макушку. — Прости меня, доченька…
И Лика, устав плакать, устав ненавидеть, вдруг притихла в его объятиях — только всхлипывала изредка и терла раскрасневшийся носик.
— Я ненавижу тебя, — тихо проговорила она, немного успокоившись. —
