Ему и в голову не приходило, что он может остаться в Англии или даже поехать к Лиане. Он думал только о Франции, даже подписывая письмо.
«Передай девочкам, что я их люблю. И очень люблю тебя, топ amour… почти так, как я люблю Францию. — Он улыбнулся и добавил: — Может быть, даже больше, но сейчас я не позволяю себе думать об этом. Иначе я забуду о том, что стар, и побегу туда, где сейчас ты. Да благословит тебя Бог, тебя, Мари-Анж и Элизабет. Мои наилучшие пожелания и привет дяде. Твой любящий муж: Арман».
Он подписался как всегда, с завитушкой и росчерком. По дороге на работу он оставил письмо в обычном месте. Арман хотел было сохранить его до встречи с Муленом, но решил этого не делать. Он знал, как Лиана беспокоится. Он видел это по тем вопросам, которые она задавала ему в письмах и которые доходили до него через цензуру.
Посмотрев на календарь, висевший над письменным столом напротив портретов Петена и Гитлера, Арман обнаружил, что до встречи с Муленом осталось три дня. Он нахмурился, соображая, что ему делать дальше. В это время в кабинет, улыбаясь, вошел Андре Маршан. С обеих сторон его сопровождали офицеры рейха — эти не улыбались.
— Мсье де Вильер?
— Да, Маршан?
Он не помнил, чтобы немцы назначали ему встречу на сегодняшнее утро. Но так уже бывало не раз. Его неожиданно приглашали в мэрию, в Мерис или Криион.
— Меня куда-то вызывают?
— Да, мсье. — Маршан улыбнулся еще шире.
— Сегодня вас хотят видеть в главном управлении.
— Очень хорошо. — Арман встал и взял шляпу. Даже теперь он продолжал носить полосатый костюм, жилет и фетровую шляпу, как в годы дипломатической службы. Он последовал за солдатами к машине, которую за ним прислали. Он всегда был элегантен, хотя теперь и не заботился об этом. У него все еще сжималось сердце, когда он представлял себе, что о нем думают люди, видя, как он проезжает мимо: «Предатель».
Но сегодня Армана вызвали по какому-то необычному делу. Его везли в штаб командования. Он попытался представить себе, какую грязную работу ему приготовили на этот раз. Все это уже не имело значения, и он улыбнулся про себя. Он не сможет заняться ею — через три дня его здесь не будет.
— Де Вильер? — Немецкий акцент во французском языке всегда действовал ему на нервы, но в этот раз все свои усилия он направил на то, чтобы войти в здание не хромая. Он никак не был готов к тому, что произошло потом. Его ждали три офицера СС, Он был разоблачен. Ему представили доказательства, в том числе обрывки бумаг, которые он сжигал за день до этого. Взглянув в глаза офицера, он понял, что его выдал Маршан.
— Я не понимаю… это не…
— Молчать! — зарычал офицер. — Говорить буду я, а ты слушать! Ты французская свинья, как и все вы. Когда мы будем приканчивать тебя, ты будешь визжать, как все грязные свиньи.
Они не рассчитывали получить от него никаких сведений. Они ничего не хотели. Они лишь, старались показать, что все о нем знают. Важно было продемонстрировать превосходство германского разума. Офицер перестал кричать. Арман, к своему облегчению, понял, что они почти ничего о нем не знают. Его увели. И только теперь он почувствовал боль в позвоночнике и начал волочить ногу. Только теперь он подумал о Лиане и Мулене и почувствовал, как им овладевает отчаяние. До этого момента адреналин тек по его венам не особенно быстро, но теперь он понесся неудержимым потоком. Мысли бешено скакали в голове, и он снова и снова говорил себе, что его жизнь стоила этого. Ее стоило отдать за родину… — pour la France. За Францию… Он все время повторял про себя эти слова, пока его привязывали к столбу во дворе главного управления. Раздался выстрел, и он успел крикнуть одно слово: «Лиана!» Слово это отозвалось эхом, и он упал, умирая за свою родину.
Двадцать восьмого июня 1942 года Центральное бюро расследований поймало на Лонг-Айленде восемь нацистских агентов. Их доставили немецкие подводные лодки, снова напомнив о том, как близко они подходят к Восточному побережью. С начала 1942 года немцы в Атлантике уже потопили шестьсот восемьдесят один корабль, и при этом они почти не потеряли своих.
— Поэтому мы интернировали японцев, — сказал дядя Джордж за завтраком в Сан-Франциско. Несколько дней назад племянница заявила, что считает это жестоким и ненужным. Интернировали в том числе их садовника с семьей, отправили их в лагеря, где обращались с ними мало сказать плохо. Их ограничивали в пище, у них почти не было медикаментов, а разместили их в помещении, где зазорно было держать и животных.
— А мне так наплевать. Если бы этого не сделали, японцы, как и немцы, засылали бы сюда агентов, их было бы не отличить от всей этой толпы.
— Я не согласна, дядя Джордж.
— Ты можешь повторить это Нику, который сейчас сражается с японцами?
— Да. Люди в лагерях — тоже американцы.
— Никто не может сказать, лояльны японцы или нет, а мы не можем рисковать.
У них и прежде бывали разногласия по этому вопросу, и дядя мудро решил переменить тему.
— Ты сегодня работаешь в госпитале?
Теперь Лиана стала помощницей медсестры на полную ставку и работала не три, а пять дней в неделю.
— Да.
— Ты слишком много работаешь.
Выражение ее глаз стало мягче, она улыбнулась. Послав Нику письмо, Лиана принялась за работу. Как тогда, после «Довиля», она часто думала о нем. Но теперь к чувству потери присоединился страх. Получив ее письмо, он перестанет беречь себя. Но у нее не было выхода. Ее первым и единственным долгом был долг перед мужем. На какое-то время она забыла об этом, но время это кончилось.
— Что вы сегодня делаете, дядя Джордж?
Она постаралась выкинуть Ника из головы, как делала много раз на дню. Теперь она жила с чувством вины, с опасением, что какая-то смутная интуиция подскажет Арману о ее измене и это повредит ему. Ей приходилось жить с этим чувством. Она писала мужу каждый день, хотя и знала, что письма накапливаются у цензоров и потом приходят к Арману все разом.
— Я обедаю в клубе с Лу Лоусоном. — Он помрачнел, а его голос охрип, когда он снова заговорил: — Его сын Лаймен погиб при Мидуэе.
Лиана подняла глаза. Лаймен Лоусон был адвокатом. Дядя пытался их познакомить, когда она только что приехала в Сан-Франциско.
— Как это ужасно.
— Да. Лу очень переживает. Ведь это был его единственный сын.
Эти слова сразу же напомнили Лиане о том, что и Ник был там. Но она не могла позволить себе думать об этом. Так можно сойти с ума. Ник в Тихом океане сражается с японцами, а Арман во Франции борется с немцами. Ее сердце разрывалось.
— Мне нужно уходить на работу.
Работа была единственным местом, где Лиана забывала о своих муках… Но даже там, особенно там, чувствовалась война. Каждый день они отправляли выздоровевших мальчиков назад на корабли. Они рассказывали ужасную правду о войне на Тихом океане. Но здесь Лиана могла реально помочь им: поставить компресс, покормить, поддержать.
