Ивановной звали. Сорок лет душа в душу прожили, трое детей, семеро внуков. Умерла. Ну, год я бобылем походил, а потом с Катей познакомился.
Ловко он на личное свернул. Но интересно узнать подробности. Но Сашку все больше профессиональное волнует. То есть филармония в Волгограде. Этому Всеволод Алексеевич, которого каждая собака узнает, у которого наград столько, что если все сразу надеть, его к земле пригнет, завидует?
– По молодости были, конечно, мысли в Москву перебраться. Но семья, дети, заботы. Не до творческого поиска стало. А в Москве таких, голосистых и талантливых, и без нас хватает. Один Володька чего стоит. Я вот только не пойму, ты почему со сцены-то ушел? Я читал что-то в газетах, писали, что по здоровью. Думал, серьезное что. Ну подумаешь, диабет! На молодую девку тебя, значит, хватает, а на концерты уже нет?
Всеволод Алексеевич выныривает из собственных мыслей. Кидает в миску с шелухой уже очищенную креветку, вытирает руки салфеткой. Глаза его, давно потерявшие яркость цвета, сейчас кажутся почти прозрачными, как всегда, если он расстроен или нездоров.
– Эта молодая девка, Олег, не спит каждую вторую ночь. Но не по той причине, о которой ты подумал. Она доктор. Мой личный доктор. И ты не представляешь даже, сколько раз она меня с того света вытаскивала.
Сашку передергивает. Скажет тоже, мастер патетических монологов. Всего пара была по-настоящему опасных ситуаций, обе случились в первые месяцы его к ней переезда. А так-то что? По сути, она выполняет обязанности фельдшера.
– Ах, вот оно что! А я-то думал…
– Каждый думает в меру своей испорченности, – фыркает Туманов. – Сашенька, давай закажем тебе десерт?
«И поиздеваемся над вами еще немножко?» – думает Сашка, но соглашается. Если он предлагает, значит, он хочет, чтобы она согласилась.
На прощание они с Олегом обмениваются актуальными телефонами, уславливаются, что созвонятся, что обязательно еще встретятся и погуляют по Прибрежному. Но Сашка даже не сомневается, что второй встречи не будет. Как бы она его ни любила, иллюзий по его поводу она не питает. Всеволод Алексеевич никогда не умел дружить, а людей воспринимал исключительно «в моменте». Он может быть дружелюбным, общительным, воплощенным обаянием, пока человек рядом с ним. И не вспомнит о его существовании, как только тот исчезнет с горизонта. Плохое качество по отношению к друзьям и счастье для твоих недругов.
Домой идут медленно. Сашка чувствует, что он не просто устал. Он еще и морально вымотан.
– До конца пешеходки дойдем, а там возьмем такси, – предлагает она.
Молча кивает. Хорошо, если вообще ее услышал и понял.
– Всеволод Алексеевич, я вам дома пиццу сделаю. Еще лучше. У меня есть один рецепт, вам точно понравится.
Правда, есть. Без муки, на гречневых хлопьях. А если в качестве начинки взять куриное филе, помидорки… Но он не реагирует, если не считать реакцией все те же машинальные кивки. Дело не в еде. Дело в сцене, будь она неладна. Он может простить сопернику все: пиво, тянущийся с ломтя пиццы чеддер, подтянутую фигуру с рельефным прессом и общую жизнерадостность. Но не то, что тот по-прежнему на сцене. Плевать, что однокурсник всю жизнь пел в провинции, пока Всеволод Алексеевич получал награды, гремел своим роскошным баритоном над Красной Площадью, собирал Кремлевский зал. Плевать, что рядом с ним пусть уже не девочка, но все же в сравнении с ним весьма юная барышня, а Олег вынужден выбирать из ровесниц, самая эротичная игра с которыми, надо думать – закручивание помидоров на зиму. Нет, все это меркнет по сравнению с тем, что Олег выходит на сцену. Волгоградской филармонии. С концертом, на который собираются, скорее всего, три с половиной старушки. Всеволод Алексеевич все равно будет считать, что он проиграл. Просто потому, что не сдох на сцене. Как положено в их очаровательной профессии.
Уговаривать его сейчас бесполезно. Можно только быть рядом: прижаться к нему в такси, уложить дома в кровать, стараясь не нервировать лишними замерами сахара и возней с лекарствами, принести что-нибудь вкусное, пусть даже чай со смородиной и нарезанное яблоко. Еще раз пообещать самую невероятную пиццу и поскорее пойти ее готовить, предварительно включив ему телевизор, всучив планшет и стопку свежих журналов, чтобы не скучал. И ничуть не удивиться, когда через пятнадцать минут он явится на кухню и устроится на своем любимом месте возле окна. Не потому, что голодный и не может дождаться пиццы. А потому, что не хочет быть один. И тогда можно обнаглеть окончательно, подойти и первой его обнять. Тогда он, может быть, и улыбнется.
– А крыша все-таки течет, – мрачно замечает Сашка, рассматривая темное пятно на потолке. – Точнее, мокнет. И с этим надо что-то делать.
– Я ведь говорил, что нужен дом с мансардой. – Всеволод Алексеевич прослеживает ее взгляд и тоже обнаруживает пятно. – Между крышей и потолком должен быть хотя бы технический этаж. Или чердак на худой конец. Но ты ведь меня не слушала.
Сашка вздыхает. Она его слушала. Но в сжатые сроки найти дом, который устраивал бы их по всем параметрам, оказалось не так уж просто. И в первую очередь Сашка озаботилась тем, чтобы в доме не было высоких порогов, лестниц и других препятствий, которые для него труднопреодолимы, если воспаляется колено. Удалённость от дороги и моря, хвойный лес в шаговой доступности – это из-за его астмы. Ну, и ей хотелось, чтобы в доме были все блага цивилизации, такие, как подъезд для машины и еще миллион мелочей. На крышу она и внимания не обратила. Он ворчал, но Сашка сочла его претензии странностями москвича, который не учитывает южный климат. Морозов тут нет, двойные, а тем более тройные рамы ни к чему, чердаки, дополнительное утепление и прочее тоже не требуется. Но, как выяснилось, Сашка не подумала о затяжных осенних дождях. Которых крыша, покрытая листовым железом, не выдержала. Потолок обшит досками, так что на голову пока не капает. Но если доски будут постоянно мокнуть, то в конце концов сгниют. Да и лишняя сырость в доме для Всеволода Алексеевича совсем не полезна.
– Что будем делать?
Вопрос, вероятно, он задал самому себе, но Сашка отвечает, недолго думая:
– Шуруповерт у нас есть, но нужна специальная насадка под кровельные болты. Скорее всего, один из листов где-то отошел. Когда дождь закончится, сходим в магазин за насадкой. Я залезу на крышу и привинчу.
Чувствуя, что пауза затягивается, Сашка отрывает взгляд от пятна и смотрит на Всеволода Алексеевича.
