галерея из магазинчиков и кофеен. Курортный сезон близится к закату, но людей тут все равно много: молодежь катается на скейтах, моноколесах и еще бог знает чем, собачники выгуливают всякую мелочь, от тойтерьеров до шпицев, семейные пары выгуливают детей. Старики выгуливаются сами по себе, чаще в одиночестве. И Сашка чувствует, что они со Всеволодом Алексеевичем привлекают внимание. Их провожают любопытными взглядами сидящие на лавочках бабушки. На них оборачиваются проходящие мимо, когда Всеволод Алексеевич устает шагать, и они сами устраиваются на лавочке под огромным каштаном. С которого вечно что-нибудь сыплется: то листья, то скорлупки, то лепестки. Но ему нравится именно эта лавочка.
– Вы только прислушайтесь: в каждом кафе орет своя музыка, а они тут сплошняком стоят. И ладно бы вживую пели, так нет, тупо радио включают. Магазины аудио рекламу крутят. Даже на фонарных столбах динамики установлены, из которых какие-то агитки вещают. Прямо как в советское время.
– А ты, конечно, помнишь, как оно было, в советское время, – хмыкает Всеволод Алексеевич. – В годы войны стояла под столбом и слушала сводки Совинформбюро. Ты чего ворчишь?
– А вам эта какофония не мешает? Не раздражает?
Всеволод Алексеевич пожимает плечами. Ну, да он привык, наверное. К громким звукам, к фоновому шуму, яркому свету, толпам галдящих людей на съемках передач, за кулисами концертных залов. Специально он шум не создает. Например, не включает одновременно телевизор и радио только ради того, чтобы наполнить дом звуками, как часто это делал Сашкин отец к ее непередаваемому возмущению. Но и не раздражается, если у соседей весь день гудит газонокосилка, может уснуть под телевизор, даже под какой-нибудь концерт. Собственно, под концерты, на которых изгаляются его коллеги, спит только так. Больно уж ему «интересно».
– А мне мешает. Я хочу слышать шум моря и речь своего собеседника, а не вот это все. И меня пугает сам факт, что люди так стремятся заполнить пространство лишними звуками. Как будто они боятся остаться в тишине и вдруг услышать внутренний голос. Самих себя боятся.
– Интересная теория. Может быть, ты и права. Люди склонны убегать от самих себя, потому что…
Он не успевает закончить фразу, потому что к ним наперерез вдруг бросается какой-то мужик с радостным воплем: «Володя!». Сашка ошарашенно смотрит, как мужик трясет Всеволоду Алексеевичу руку, лезет обниматься.
– Олег? А ты какими судьбами тут?
Сашка облегченно вздыхает. Ага, узнал. Значит, мужик из бывших коллег, не из сумасшедших поклонников. Уже легче. Надо же, «Володя». Нет, Сашка в курсе, конечно, что имя Всеволод сокращается и таким образом. Но Всеволода Алексеевича никто и никогда на ее памяти так не называл. Для близких он всегда был Севой, Севушкой.
– Да вот, с Катенькой на отдых приехали, по путевке в санаторий.
Сашка переводит взгляд на сопровождающую мужика «Катеньку». Однако. В ее возрасте, женщину следовало бы называть Екатериной как-нибудь там. Ей лет восемьдесят, и она не из тех, кто делает пластические операции и затягивается в латексные штаны, пока правнуки институт не окончат. Обычная бабка с плохо прокрашенной сединой, в безразмерных брюках и удобных кожаных тапках без намека на каблук. Олегу на вид гораздо меньше. Дед еще крепкий, подтянутый, энергичный. Спортивную куртку расстегнул, выставив на всеобщее обозрение завидный в любом возрасте пресс.
Узнавания Катеньки в глазах Всеволода Алексеевича не наблюдается. Но ручку даме галантно целует, расшаркивается. Артист!
– Сашеньку вы, конечно, знаете?
Откуда бы, интересно? Если из газет, то лучше бы и не знали. Кто она там по последней версии журналистов? Наглая разлучница, положившая глаз на несметные богатства пожилого певца? Или что-то новенькое придумали?
– Наслышаны, – улыбается Олег как его там по батюшке.
Хотелось бы, кстати, выяснить, как именно. Потому что, если обрадованный встречей Всеволод Алексеевич потащит всех в гости, надо будет обращаться к нему по отчеству. И нужно срочно придумать, чем их угощать. Сашка мысленно перебирает содержимое холодильника. У Всеволода Алексеевича с начала недели очень нестабильный сахар, собственно, это их первая прогулка за три дня. Один день вообще лежал в лежку. Ну, и меню дома было соответствующим. Вроде бы оставались овощные котлеты и немножко гречки на ужин. Для гостей явно нужно что-то более существенное. Но у Всеволода Алексеевича, оказывается, другие планы.
– Пойдемте в кафе! Посидим, пообщаемся. Чего на улице-то стоять?
И тут же тянет Олега с Катенькой к ближайшим столикам под цветастым навесом. Сашка с сомнением косится на вывеску. Слишком людное, туристическое место, ну не может там быть хорошо. Но когда Всеволод Алексеевич чем-то или кем-то вдохновлен, перечить ему бесполезно.
Выбирают столик в уголке, с диванчиками, устраиваются. Сашка садится рядом со Всеволодом Алексеевичем, и он тут же властным жестом обнимает ее, придвигая ближе. Сашка цепенеет. Нет, она уже привыкла к его прикосновениям дома, больше не шарахается. Ну или старается не шарахаться. Но вот так, на людях… Еще и жест получился откровенно собственнический и никак ситуацией не обоснованный.
– Что тебе заказать? – интересуется он, раскрывая меню.
Сашка сдерживает вздох. Оригинально. Обычно бывает наоборот: он забывает дома очки, и Сашка читает ему меню, заказывает для обоих. То есть у нас показательные выступления. Шоу для некоего Олега, который еще неизвестно кто такой. Если артист, коллега, то почему Сашка его не знает в лицо?
– На ваш выбор, Всеволод Алексеевич.
И глазки в пол. Хочет играть роль? Ну отлично, она тоже сыграет, ей не сложно. Сашка вспоминает, как в прошлый раз, когда к ним приезжали журналисты, устроила ему чуть ли не скандал. И как он обиделся, расстроился. И как ей потом было стыдно. Нашла, кого дрессировать. Мальчик он тебе, что ли? А сейчас так и вовсе не хочется характер показывать. У Сашки с самого утра прилив нежности по отношению к Туманову. С того момента, как он, пошатываясь и держась за спинку кресла, предложил ей прогуляться. Сейчас, конечно, про все немочи забыл, хорохорится.
– Может быть, на всех пару пицц возьмем? – предлагает Олег. – И по пивку. Для дам можно что-нибудь сладенькое.
Всеволод Алексеевич как-то резко сникает. Весь его радостный запал мигом улетучивается. Сашка может даже не смотреть на него, она чувствует. Она его уже лучше, чем себя, понимает.
– У меня диабет, Олег. А пицца и пиво – это бешеное количество хлебных единиц. Девушка! – делает знак официантке. – Примите заказ.
Олег все-таки берет себе и своей спутнице пиццу. Самую жирную выбрал, кажется, с ломтями бекона, салями, текущим, тянущимся сыром. Острый, пряный запах витает над столом – пиццу, как назло, приносят первой,
