и позолоченными шариками. Очень узнаваемая. Самая ходовая из товаров Икеи.
– По-моему, тут от Шаляпина только печка осталась, – шепчет Сашка Всеволоду Алексеевичу, когда они переходят в следующую комнату.
– И шпингалеты на окнах, – кивает он. – Доблестные пролетарии, отжавшие дачу у законного хозяина, не додумались оторвать. А мебель, которую обтирала задница Шаляпина, быстро сгорела в печах революции. Тут была обычная коммуналка до самой перестройки.
Сашка смотрит на него удивленно. Если знал, что весь музей – сплошной новодел, зачем же повел?
– Но некоторые шаляпинские вещи у них все же есть. И, согласись, хорошо же рассказывает?
Сашка соглашается. Рассказывает Маргарита Павловна даже слишком хорошо. Слишком погружается в жизнь Шаляпина. Если каждый день вот так проживать судьбу любимого артиста, и кончиться недолго. Никаких душевных сил не хватит. Но, надо полагать, директор не часто сама экскурсии проводит, только для почетных гостей.
Потом они сидят в гостиной, оборудованной под маленький концертный зал с роялем и изразцовой печкой, слушают пластинки Шаляпина и рассказ о его лучших ролях. Сашка рассматривает жутковатую картину, занимающую целую стену. Художник успел нарисовать всех гостей вечера, пришедших послушать Шаляпина, нарисовал Рахманинова за роялем. Но самого певца успел только набросать карандашом. Или углем, черт его знает, чем он там рисовал. И теперь черно-белый Шаляпин призраком парит среди цветных Рахманинова и публики.
Заканчивается экскурсия в столовой, где собраны самые ценные экспонаты музея. Сначала Маргарита Павловна долго кружит вокруг да около. Рассказывает про уникальную лепнину в форме фруктов и рябчиков на потолке (Всеволод Алексеевич закатывает глаза), про деревянный буфет, на котором вырезан знак Зодиака, под которым родился Шаляпин. Снова говорит про его роли, уникальный голос, про его жизнь в эмиграции. И никак не может подойти к логическому финалу. Всеволод Алексеевич уже выразительно посматривает на часы. Сашка разглядывает предметы за стеклом.
– Да, это личные вещи Федора Ивановича, – переключается Маргарита Павловна. – Его ложка, его кружка. И его рубашка.
Сашка поднимает глаза на директрису. Потому что слышит в ее голосе интонацию, от которой мороз пробегает по коже. Казалось бы, ну кружка, ну рубашка. Человека, который жил больше века назад. Но она встречается взглядом с Маргаритой Павловной и понимает окончательно. Для нее это не просто рубашка и кружка.
– За несколько дней до…
Голос Маргариты Павловны становится глуше. И ее совсем не волнует, что она потеряла нить повествования, явно пропустив какой-то значимый кусок.
– За несколько дней до того как все случилось, Федор Иванович сказал доктору, что ему очень хочется варенья. И врач разрешил ему съесть блюдечко варенья. Потому что понимал – хуже уже не будет, хуже было некуда.
Сашка чувствует, как ее накрывает большая теплая рука. Народный эмпат России все понял и притянул ее к себе заранее.
Он благодарит за экскурсию и решительно шагает к выходу, утаскивая Сашку за собой. На улице непривычно светло после царящего в доме полумрака. Сашка надеется, что они присядут на скамейку в Шаляпинском саду, но Всеволод Алексеевич идет, не останавливаясь. И только закрыв за собой калитку усадьбы, наклоняется к Сашке, заглядывая в глаза.
– У него был лейкоз, Сашенька. Вдобавок к диабету. Ему было шестьдесят шесть, но у него не было ни глюкометров, ни дозаторов инсулина, ни тети доктора, готовой зарыдать по любому поводу.
Сашка шмыгает носом. Она не зарыдала. Просто очень тяжело смотреть на Маргариту Павловну. И в какой-то момент ей почудилось, что когда-нибудь она вот такой же, не очень вменяемой старухой будет ходить по их домику в Прибрежном, гладить через стекло его рубашки и срывающимся голосом рассказывать праздно шатающимся отдыхающим про Всеволода Туманова. Упаси господи!
– Сашенька! Все хорошо! Я тут, живой, теплый, можешь меня потрогать. Можешь даже покормить, не откажусь. И даже полечить от чего-нибудь, если тебе так легче станет. Саша! Да что ж такое-то! Никогда больше не будем по музеям с тобой ходить. В следующий раз в цирк тебя поведу. Надеюсь, ты не проведешь параллель между артистами цирка и моей уникальной персоной.
– Проведу. Вы большой белый лев. С седой гривой и скептическим взглядом.
Всеволод Алексеевич хмыкает и сворачивает в какой-то переулок, явно срезая путь в гостиницу.
– Еще чего выдумаешь? Лев! Клоун я, Сашенька. Старый и давно не смешной коверный.
* * *
Вечер после посещения Шаляпинского музея выдается невеселый. Идти обоим никуда не хочется, за день оба чертовски устали, не столько физически, сколько эмоционально. И в номере делать толком нечего. Всеволод Алексеевич щелкает пультом от телевизора, тихо ворча на скудный ассортимент каналов. Сашка жмется к нему и бессмысленно пялится в экран. Ей сегодня не лезут ни фильмы, ни книжки. Кое-как расстелила кровать и рухнула на нее первой. Всеволод Алексеевич удивленно посмотрел, но ничего не сказал, устроился рядом. Сашке иногда кажется, что он считает ее кем-то вроде супергероя. И так искренне удивляется, когда она выходит из строя. А может, это ему с высоты его лет кажется, что в Сашкином возрасте невозможно себя плохо чувствовать.
– Ты что, бросила курить? – вдруг спрашивает он, в очередной раз переключая канал.
– Почему? – Сашка нехотя отрывает голову от его плеча, чтобы видеть глаза.
– Мы два часа в номере, а ты ни разу не вышла на балкон.
Сашка подтягивает одеяло, передергивая плечами.
– Не хочется.
Всеволод Алексеевич хмыкает.
– Мне, предположим, тоже не хочется каждый час до туалета топать, а приходится. Ты решила, что если будешь ко мне жаться, то я наверняка не помру, как Федор Иванович?
И сразу понимает, что шутка не прошла.
– Саша? Сашенька, ты серьезно, что ли? И снова слезы на глазах. Господи… У тебя дни «не подходи – убьет»?
Сашка прячется под одеяло с головой. Она до сих пор не привыкла обсуждать с ним подобные вопросы. Ей вообще дико, что он владеет такой информацией. Догадливый какой. Да и жизненный опыт не пропьешь. Надо думать, ему не одна барышня выносила мозг в сложные дни календаря, научился чуять опасность.
Хотя в Сашкином случае эта формула звучит скорее: «не подходи – зареву». Агрессия уступила место ранимости. Еще и Федор Иванович все нервы вытрепал. И Кисловодск этот, чтоб его, город-курорт. Сашка рассчитывала, что Всеволод Алексеевич здесь здоровье поправит, что ему тут будет лучше. А по факту ничего не изменилось. Ну обстановку сменил, только и всего. Зато бытовых проблем целая куча, начиная с его питания. Как ни выбирай в кафе то, что ему можно, все равно сахар скачет. Никто же не узнает, что добавили во
