поводу: она обмывала удачное «приобретение», он — пытался забыться. Потом она куда-то позвонила, приехали какие-то девицы, и, для начала шумно оценив приобретение, они стали тусить по-своему — на танцполе. А Гордеев продолжал бухать у бара.
Краски сгущались, веселье разгоралось. Около двух ночи ему пришлось тащить гашёную психичку в номер. Там, скинув её на кровать, он обшарил всё, что только мог, но ноутбук не нашёл.
Вернулся в бар, залился ещё. Вскоре музыка стала тише, народ начал потихоньку расходиться, и у стойки остались лишь спящие и самые отчаянные.
— Ну и хрен ли ты на меня смотришь, рыло пиндосское? — на чистом, хотя и заплетающемся русском, возмутился вдруг кто-то. — Ты думаешь, я не заплачу? Думаешь, денег у меня нет, да?
Гордеев скосил глаза. В конце стойки едва стоял на ногах земляк лет пятидесяти. А судя по сине-белой десантной тельняшке — ещё и такой земляк, с которым сейчас не стоило бы спорить. Но бармен спорил, отказываясь наливать ещё и, похоже, даже задумывался уже о том, чтобы вызвать охрану.
— Братан, тебя угостить? — положил ему руку на плечо Гордеев, подмигнул бармену, мол, всё в порядке.
— О-о-о-о! — растопырив объятия, заорал русский. — Зёма! Зёма, блядь, слава Богу, хоть один нормальный человек в этом… Этом… Слушай, а давай выпьем?
Гордеев кивнул бармену, тот налил.
— Они суки, как блохи, туда-сюда, туда-сюда, скачут и скачут, — задушевно изливался русский, судя по всему, имея в виду местных, — а что толку-то? Я ему говорю: есть у меня деньги, слышь, есть! А он нихт, блядь, твою мать. Нихт и всё! Я ему, да я тута вон, в гостинице остановился, хочешь, блядь, паспорт тебе покажу, рожа ты пиндосская… А он нихт, и хоть ты усрись! А я сразу говорил, что нормальному человеку тут ни выпить, — загнул сразу два пальца, — ни… Ни ничего вообще. Ни-че-го. Вот ты меня понимаешь? Понимаешь? Как русский русского?
— А ты откуда будешь-то? — украдкой огляделся Гордеев. Человек запросто мог оказаться и подставным. Просто проверка на вшивость. На лояльность, так сказать, прежним установкам.
— Я? Нет, серьёзно, я?! — возмутился русский. — Нет, ты посмотри на меня! Вот посмотри и сам скажи — откуда я? М?
— Не знаю.
— И Рязани я, дурень! Откуда ещё! Рязанское гвардейское высшее воздушно-десантное! Давай, за ВДВ! За русских! За спецназ! — и заорал вдруг: — Ура-а-а! Россия вперё-ё-ёд!
— Россия отстой, — прямо ему в лицо ухмыльнулся Гордеев. Проверять, так проверять, так сказать, по-взрослому. — А все русские — продажные твари.
— Чего-о-о-о? — выпучивая глаза взревел мужик. Уже точно обычный, не подставной, искренний русский. — Чё сказа-а-ал? — рванул тельняшку на груди, раз, другой… На третий она всё-таки треснула, и, словно только этого и дожидаясь, десантник ринулся в бой.
Завизжали редкие бабы, суетливо засекатили официанты, а Гордеев, приняв летящую тушу на грудь, нарочно поддался его массе, позволяя уронить себя спиной на один из столов, а оттуда на пол. И уже там, в дали от чужих глаз, резко вдавил локоть в сонную артерию десантника. Тот дёрнулся пару раз и обмяк. Гордеев поднялся.
— Помоги! — махнул рукой официанту. Вместе подняли мужичка, растребушили немного, чтобы смог перебирать ногами. — Всё нормально, перебрал просто. Не надо полицию, я сам отведу его в гостиницу.
В холле при виде мужика засуетились, позвонили куда-то, и уже через минуту прибежала обычная русская женщина «баба ягодка опять», крепкая и как-то по-особому красивая, при взгляде на которую в голове само собою сразу всплывало «Рязань» — в самом лучшем, гордом смысле этого слова. Запричитала, благодаря Гордеева за помощь и, мужественно перевалив безвольное тело на себя, поволокла к лифтам.
— Я помогу, — вызвался Гордеев.
— Ой, вы простите, ради Бога, — всю дорогу извинялась она, — так стыдно! Он ведь вообще нормальный у меня и обычно почти не пьёт, потому что сильно контуженый был в Чечне. И, между прочим, у него даже орден мужества есть и куча медалей! Просто как приехали сюда, его прям замкнуло — пиндосы да пиндосы кругом, аж из номера выходить стыдно. Он ведь просто не любит этого всего, понимаете? Он больше на Дон, или, там, на Волгу с мужиками…
— А зачем тогда сюда приехали?
— Так дети путёвку подарили нам на тридцатилетие свадьбы! Говорят — вы сроду нигде не бывали, вот езжайте хоть людей посмотрите. — И заплакала вдруг: — А в жопу бы её, эту путёвку, когда он на дух это всё не переносит!
Обычные люди, потерявшиеся и растерявшиеся в чужом месте. Неискушённые, не умеющие по евро-этикету, но уж какие есть. И такой вдруг от них глубиной потянуло и простотой, что Гордеев не выдержал и, сваливая мужика на кровать, тиснул из его заднего кармана телефон.
— Прости, братан. Но если б ты знал зачем мне — сам бы отдал…
Стоял на мосту над какой-то речкой и боролся с собой. Алкоголя было выпито много, но не так уж, чтобы не понимать, что творит. А что творит-то? Один звонок, телефон не засвеченный, абонент на том конце тоже. Номер помнил так же крепко, как и раньше, так же, как и всю остальную нужную информацию — навсегда. Другое дело — возьмёт ли она?
Набрал. Послушал гудки. Когда они закончились, подождал немного и набрал снова. Если и теперь не возьмёт, то так тому и быть. Но и сил держаться больше просто не осталось…
— Алло? — ответил заспанный голос. — Алло, кто это?..
— Привет. Узнаёшь?
На том конце пауза… и удивлённое ругательство шёпотом. А перед глазами вдруг так ясно встало выражение её лица и то, как загнула бы, если бы не явно кто-то под боком, в присутствие кого оставалось только шипеть. И, судя по тому, что в трубке повисла пауза и сопение, Лариска действительно куда-то торопливо вышла. Сколько у них там сейчас, часов шесть утра?
— Охренеть, какие люди! — наконец подала она голос, и в нём… звучала обида. — Явился, не запылился!
— Я тоже рад тебя слышать. Помощь твоя нужна.
— Ну конечно! Ну кто бы сомневался! Как свалить в туман, так это ты сам, а как помощь, так это к Лари…
— Чш-ш! — перебил Гордеев. — Давай без имён. И без сцен. У меня всего пара минут.
— Где ты?
— Не важно. Входящий потом тоже удали сразу. Ну ты знаешь.
— Погоди, ты… Ты что, пьяный?
— Самую малость. Слушай, тут такое дело, кроме тебя вообще сунуться некуда. Помоги найти… — запнулся, от резко вставшего в горле кома. С трудом проглотил его, провёл ладонью
