– Нет! – Ярость в тоне Джулии заставила его вздрогнуть. – Ты не смеешь так думать! Твоя мать сама себя уничтожила! Если бы она научилась держать себя в руках, смирилась бы, что рано или поздно тебя придется отпустить, она бы не умерла. Но она убила себя. Потому что не смогла дать тебе уйти, не смогла принять это как должное. Да, ее убил ее собственный гнев. Потому что она не могла получить то, что хотела. Ты не должен винить себя за то, в чем ты не виноват!
Она прижалась к его лицу и почувствовала, что оно влажно от слез.
– Я так ее любил – и так глубоко ненавидел. Я отчаянно хотел от нее освободиться, что с ужасом думал, что может случиться из-за этого. Поэтому я никогда и не решался. Но она оказалась права, я принес ей смерть.
– Ничего подобного! – страстно возразила Джулия. – Она носила смерть в себе! Даже она не посмела бы это отрицать!
Она отодвинула его немного, чтобы взглянуть ему в лицо, но его глаза были закрыты. Лицо – серое от усталости. «И ничего удивительного, – подумала она с глубоким сочувствием. – Как давно он последний раз спал? По меньшей мере, двое суток на ногах». Он тяжело привалился к ней. Вырубился под действием усталости и переживаний.
– Ты устал, – прошептала она с нежностью. – Тебе надо поспать.
– Устал, – пробормотал он. – Так устал…
Она осторожно положила его на постель, где он сразу же отключился. Она сняла с него только ботинки, потом подняла ноги на кровать и прикрыла его одеялом. Затем легла рядом. Что-то бормоча, он придвинулся ближе, зарылся лицом в ее плечо таким привычным движением и обнял ее. Вздохнул еще раз и затем забылся глубоким сном.
«Бедный мой, любимый мой», – думала Джулия с щемящим чувством, радуясь тому, что может обнять его, утешить, согреть, дать все, что ему необходимо. Он нуждался в ней и раньше, тиранически нуждался, но сейчас все иначе. Это не было вынужденным, он ни от чего не бежал – он на этот раз к чему-то стремился. И в этом, как она поняла, огромная разница. «Как странно, – с удивлением думала Джулия. – На этот раз ничего сексуального». Раньше, если они так обнимали друг друга, то это являлось либо прелюдией к сексу, либо результатом секса. Но не на этот раз. Обнимая его, блаженно спящего, она тоже испытывала блаженство – ибо впервые за все время чувствовала, что он действительно целиком принадлежит ей. И не только потому, что умерла его мать. Не потому, что ему нравилось ее лицо и привлекало ее тело. Потому что он нуждался в ней, Джулии Кэрри, как личности, а не просто как в женщине. Он пришел за утешением, поддержкой, нежностью к ней, ни к кому-либо другому. И какое это счастье иметь возможность дать ему все это…
Она отвела светлые волосы у Брэда со лба, заметив, какими глубокими он изрезан морщинами. Джулия провела по ним губами, потрогала золотистую щетину на щеках. Брэд что-то пробормотал и подвинулся еще ближе. Лежащая за ним Дженни перевернулась и прижалась к его спине. Он оказался зажатым между двумя любящими существами. И именно в этом он нуждается, решила Джулия. Не в удушающей, жадной, собственнической любви, но просто в принятии его таким, какой он есть. Чего, поняла она, ей наконец удалось добиться. Неважно, какой он есть, чего в нем нет, главное – он есть. Ей понадобилось на это много времени, но в конечном итоге она узнала правду. Что настоящее удовлетворение можно найти, лишь поняв другое человеческое существо, что взаимное приятие и есть выражение человечности, которое так долго не давалось ей.
Вздохнув, Джулия покрепче прижалась к Брэду. Так они и лежали, обняв друг друга, и Джулия чувствовала его теплое дыхание у своего горла. Одна ее рука, обнимающая Брэда, слегка касалась дочери. Джулия закрыла глаза и наконец заснула.
Кэролайн ворвалась в дом, озверев от ярости. Она сразу же рванулась к бутылке, не обращая внимания на то, что это могли увидеть гости. Ей необходимо было срочно выпить. Она налила себе большой бокал виски, осушила его, затем повторила процедуру. Предусмотрительно забрав графин с собой, она забилась в угол диванчика около окна, спрятавшись за занавеской, все еще пылая гневом. Она чувствовала, что ее постыдно использовали, а потом выбросили при генеральной уборке, которая всегда следует за смертью. От старого барана избавляются, как от старой одежды. Не тут-то было! Она не позволит! Она забыла, что всего неделю назад вылетела из этого дома, угрожая скандальным разводом. Но тогда не было смысла за что-то цепляться. Особенно после этой окончательной ссоры со старухой. Теперь ее нет. Все по-другому. «Я никогда его не отпущу, – поклялась она сама себе, – никогда! Он от меня без борьбы не избавится! Клянусь Богом, я покажу ему список имен, который быстренько его остановит! Пусть только попробует меня бросить! Я сумею с ним поквитаться!» Глотнув еще виски, она снова наполнила бокал. Распутник исправился? Как бы не так! Подождите, стоит ему почувствовать сквозняк из той дыры, которая осталась после смерти его матери, и он вернется к старому. Вот тогда посмотрим, подумала она злорадно. Если он думает, что она позволит ему сменить себя на рыжую сучку, он сильно ошибается! Пусть почувствует, что значит отчаяние, что значит хотеть и не иметь возможности получить. Так ему, подлецу, и надо! Пусть хочет эту стерву-англичанку сколько его душе угодно, вместе с этой их рыжей девчонкой, но не получит он ни ту, ни другую! Если это хоть сколь-либо от нее зависит. Она здесь, и здесь она останется.
– Мне безразлично, что ты говоришь, – сердито заметила Битси, идя за Эбби в гостиную. – Она была и моей матерью, так что у меня такие же права, как и у Брэда.
– Ой, да переверни ты пластинку! – утомленно попросила Эбби. – Какого черта ты вообще-то можешь сделать? Завещание матери абсолютно ясно. Брэду остается только следовать ее инструкциям.
– И все равно у меня есть право.
– Ну ладно, поезжай тогда с ним. Ссорься из-за цвета гроба, если хочешь. Поезжай, только успокойся!
– Никто не понимает, что я чувствую!
– Ну еще бы!
– Я должна что-то делать. Не могу просто сидеть и думать! Я так на стенку полезу!
– А тебе не приходило в голову, что Брэд тоже может лезть на стену?
Но они все, подумала Эбби, в полной растерянности. Основной стержень выпал, и все сооружение развалилось. Слава Богу, что завещание совершенно определенное.
Похоронить ее надо было в Эруне, рядом с отцом. Ее нужно бальзамировать, как и отца, но не употреблять косметики. Одеть ее следовало в платье, которое отыскалось в ящике комода в спальне, тщательно завернутое в целлофан. То оказалось белое платье, фасона приблизительно тридцатых годов. В пакете также нашлись туфли и шелковые чулки. Это платье отец подарил ей, когда ей исполнился двадцать один год. Гроб должен быть из английского дуба, закрыть его следует сразу. Никаких прощаний с телом. На похоронах должны быть только члены семьи. Она оставила также подробные инструкции насчет двух заупокойных служб, одной в Бостоне, другой в Эруне, и полностью расписала порядок службы: какие молитвы и какую проповедь читать, какие гимны петь.
