камеры, как я и предлагал. Хватаю телефон и открываю телеграм-каналы. По лентам уже пошли заявления пресс-секретаря президента:
«Федеральная служба безопасности занималась разработкой указанных лиц по поручению главы государства».
А вот здесь я смеюсь в голос. Ну да, надо же как-то спасать ошметки рейтинга.
Самый лучший вариант — это присвоить себе все лавры.
Отбрасываю в сторону телефон и облокачиваюсь на спинку дивана, прикрыв глаза. Не знаю, что со мной дальше сделают, но главное свершилось: их всех повязали, и с Алены теперь снимут обвинения. Ведь больше некому будет контролировать сфабрикованное дело.
Но прежде, чем ехать к Алене, все-таки нужно подождать, когда дело против нее будет закрыто официально. Я уверен, что в ближайшие пару дней журналисты вынудят правоохранительные органы сделать это. Главное, чтобы за мной не пришли раньше, чем закроют дело Алены.
На следующий день журналистское сообщество действительно начинает продавливать вопрос снятия всех обвинений с Алены Добровой. Даже спрашивают об этом пресс-секретаря президента, на что он сдержанно отвечает:
«Кремль не занимается отдельно взятыми уголовными делами. Однако в Кремле разделяют обеспокоенность по поводу обвинений в адрес журналистки. Будет проведена дополнительная проверка».
Это не то, что я хотел бы услышать, но лучше, чем ничего. Вечером мне поступает звонок по служебному телефону, который я еще не сдал, о том, что утром директор желает меня видеть у себя. Понятия не имею, что он хочет мне сказать. Его последние слова были: «Пиши рапорт об отставке, и чтобы я тебя больше не видел». А тут вдруг сам вызывает.
Утром я послушно являюсь на Лубянку. Мои пропуска до сих пор не заблокированы, так что перемещаюсь по зданию без проблем. Кабинет тоже никто не трогал. Все предметы на своих местах. Удивительно. Ну ладно.
В десять утра захожу к директору. Он еще злее и чернее, чем в прошлый раз. Я же на удивление абсолютно спокоен. Нет ни нервов, ни страха перед будущим. Пусть делают со мной, что хотят, главное, чтобы Алена была свободна.
— Добрый день, товарищ генерал, — закрываю за собой дверь.
Не отвечает. Зыркает глазами на стул, давая понять, чтобы я садился.
— Вы хотели меня видеть, — напоминаю.
В гробовой тишине кабинета особенно хорошо слышно тяжелое дыхание директора. Я бы даже сказал, что оно какое-то нездоровое. Дышит так, будто его сейчас инфаркт хватит. Думаю, я не очень далек от истины, потому что в воздухе витает запах то ли валерьянки, то ли корвалола.
— То, что ты натворил, — наконец, говорит. — Это беспрецедентное нарушение правил, устава, субординации и должностной инструкции.
Согласно киваю.
— Я понимаю и не отрицаю.
— У меня больше нет к тебе кредита доверия. Ты подставил меня, службу, президента, страну и народ.
Не очень понимаю, как я подставил страну и народ, но решаю не спорить с генералом. Снова согласно киваю.
— Я готов понести наказание.
— И понесешь!
— Но все-таки обращаю ваше внимание, товарищ генерал, на тот факт, что рейтинг президента после ареста силовиков начал отрастать обратно.
Мне надоел этот спектакль. Пускай уже объявит мне об увольнении и моем задержании. Сколько можно ходить вокруг, да около. Я не дурак, и прекрасно понимаю, что такие поступки не прощают.
— Все твои реформы отправляются в мусорку, — вдруг заявляет.
Я настораживаюсь. При чем здесь сейчас мои реформы?
— Повышение налогов, приватизация и прочий бред, который ты предлагал, — в помойку! — рявкает. — Президент дает тебе испытательный срок. У тебя месяц, чтобы придумать новые реформы, которые поднимут главе государства рейтинг и помогут переизбраться. И это должны быть не выплаты на детей. Денег в бюджете на это нет.
Если ты снова предложишь ахинею, которая обвалит рейтинг, отправишься под трибунал!
То, что директор сейчас сказал, настолько неожиданно, что я не нахожусь, что ответить. Но генерал и не ждет от меня ответа, продолжает:
— От работы в службе я тебя отстраняю. О повышении в звании можешь забыть. Я больше не доверяю тебе, Ярослав! — брызжет слюной.
Не знаю, что он имеет в виду под отстранением от работы в службе. У нас такого нет.
— Простите, то есть, меня сейчас не арестуют? — решаю все-таки уточнить.
— Нет, — отвечает со всем сожалением, каким может. — На твое счастье вместо тебя некого ставить в министерство. Мы начинаем искать на твое место нового человека. Думаю, за месяц найдем. В течение этого месяца ты должен составить новые реформы для президента. Если они спасут рейтинг, останешься министром.
Если не спасут, пойдешь под трибунал, а в министерство мы поставим другого человека. У тебя месяц испытательного срока, Ярик, и у тебя больше нет права на ошибку. А теперь пошел вон.
— Кхм, — прежде, чем пойти вон, решаю все-таки спросить то, что меня беспокоит больше всего на свете. — А обвинения с журналистки Алены Добровой снимут?
Генерал вмиг становится еще чернее.
— Уже, — цедит.
Из груди вырывается вздох облегчения и радости. Чувствую, как по лицу расползается улыбка. Генерала, кажется, сейчас совершенно точно хватит инфаркт от того, какой я счастливый.
— Пошел вон, — повторяет сквозь сжатую челюсть.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — отвечаю, улыбаясь во все тридцать два.
Я тороплюсь на выход из здания, не желая больше задерживаться здесь ни на секунду. Мой рапорт об отставке, я так понимаю, директор не подписал. Слово «отстранен» от работы в службе мне по-прежнему непонятно, но «отстранен» совершенно точно не означает уволен. Так что я по-прежнему майор ФСБ, но, видимо, без перспективы стать подполковником и выше. По крайней мере до тех пор, пока директор не сменит гнев на милость.
Да и по фиг, если честно. Карьера и служба — последнее, что меня сейчас волнует.
Я еду в министерство. Не помню уже, когда последний раз здесь был. Не заходя в свой кабинет, стремительно направляюсь к Самойловой. Она имеет полное право устроить мне скандал и обвинить в том, что я ее кинул. Ира ведь не знает, кто я на самом деле.
Пару раз стучу по дереву ее двери и
