— Зачем вы так, Элиот? — спросила она. — А Энтони? Вы не подумали о нем?
Ему нечего было ответить ей. Она разрыдалась. Ему хотелось плакать вместе с ней, плакать о ней и о себе.
— Разве вы не видите, какие муки мне причиняете! — выкрикивала Бритт сквозь слезы. — Вы знаете, знаете, как трудно мне устоять!.. Почему вы не хотите пощадить меня? — Единственное, что он мог сейчас, в эту минуту, для нее сделать, это удержаться и не схватить, не прижать ее к себе. И он просто стоял, слушая ее горькие слова. — Если я поддамся этому, — продолжала она, — моя жизнь пропала. Неужели вы этого не понимаете? Или вас это не волнует?
— Меня это очень волнует. Я люблю вас.
Он взял ее лицо в ладони. В обрамлении мокрых ресниц глаза ее казались еще больше, чем обычно, и еще прекраснее. Тыльной стороной ладони он стер с ее щек влагу слез и дождя. Бритт оттолкнула его руки от своего лица.
— Не делайте этого, Элиот, — почти умоляла она. — Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне.
— Это сильнее меня, Бритт. Я долго крепился, чтобы не задеть, не обидеть вас. Но теперь… Когда я узнал, что вы тоже… Нет, Бритт, теперь мне не устоять!
Она пристально и долго смотрела ему в глаза, а он взял ее за подбородок, но не поцеловал. Как зачарованный, смотрел на нее и внимал всему тому, о чем говорил ее взгляд.
Затем Бритт медленно повернулась и вошла в дом. Он последовал за ней. Когда она поднималась к себе наверх, плечи ее вздрагивали от возобновившихся рыданий.
Снизу, из холла, он видел, что она прошла по галерее в ванную. Минуту спустя послышался шум воды. Он пошел к себе, разделся и отправился в душевую.
Приняв душ, Элиот натянул толстый махровый халат и подошел к комнате Бритт. Дверь оказалась незапертой, он вошел. Она лежала в постели, укутавшись в одеяло. Все еще влажные янтарные пряди ее волос разметались по подушке. Она смотрела в потолок, слезы скатывались из уголков ее глаз. Он присел на краешек кровати, прикоснулся к ее щеке.
— Неужели Бог простит нас? — спросила она каким-то детским голосом.
— Я люблю тебя, Бритт, — прошептал он, склонился и нежно поцеловал ее в губы. — Люблю тебя…
В этот момент порыв ветра заставил задребезжать оконные стекла. Он прикоснулся к ее плечу, и она замерла, как испуганный зверек. Глядя в ее беззащитно мерцающие глаза, он вдруг остро почувствовал себя скорее истязателем, чем любовником. И все же не в силах был остановиться. Он жаждал вновь изведать вкус ее губ, уже слегка распухших от его поцелуев. Он хотел ее всю. Но то было не просто плотское желание, то была сама любовь. И стремление любой ценой удержать возле себя это совершенное создание, единственно необходимое ему в жизни.
С каким-то благоговейным трепетом Элиот прикоснулся к ее лицу. Этим прикосновением он хотел внушить ей и всю свою нежность, и мольбу простить его, и просьбу о будущем.
Затем он откинул одеяло. Прекрасное тело открылось его взгляду, еще более прекрасное, чем он ожидал. Он склонился и поцеловал эту божественную грудь. Она опустила веки, тихо застонала, губы ее слегка приоткрылись. Он провел рукой по ее бедру, будто не веря, что на свете существуют столь совершенные формы. Нежнейший атлас ее кожи привел его в сильнейшее возбуждение.
Он снял халат и лег рядом с нею. Его бедра, грудь, все его тело прильнуло к ней, осязая живительную прохладу ее кожи. Тогда он обнял ее. Она взглянула на него широко открытыми глазами, вздохнула как бы с облегчением, голова ее откинулась на подушку, а губы приблизились к его губам. Он поцеловал ее страстным, долгим поцелуем, а рука его нежно, но в то же время властно ласкала ее тело. Потом он целовал ее всю, и она изнемогала от наслаждения и ожидания свершения. Во всем мире не существовало ничего, что стояло бы между ними. И никого…
Она произнесла его имя, и это было сигналом, это было зовом. Ласки уже исчерпали себя. Он раздвинул ее прекрасные бедра и встал между ними на колени, то ли молясь, то ли богохульствуя. Она открыла глаза и ждала его каждой клеточкой своего тела. И наконец дождалась. Это произошло. Он овладел ею. Отныне она принадлежала ему. Все принадлежало ему — ее руки, ее ноги, ее плоть, ее кровь, даже ее дыхание — все!
Все произошло слишком быстро. Как он ни стремился продлить это первое обладание возлюбленной, нечто, таившееся в нем, было сильнее его умственных намерений, его воли. Она ничего не сказала. Он тоже ничего не сказал. Оба находились под мощным воздействием неизвестного им прежде немыслимого наслаждения…
Потом он заглянул ей в глаза. Они продолжали таинственно мерцать, и в них были и радость, и удивление, и боль. Он не знал, причинил ли боль ее телу, но что душу вверг в страдания — отчетливо осознал. И еще он понял нечто, чего не мог понять прежде. Он получил награду, но платила за нее одна она. И молча принимала это, не жалуясь и никого не виня.
* * *
Примерно через час непогода улеглась, оставив Чесапикский залив в относительном спокойствии. Дождь, если шел, то мелкий, звуков его не доносилось больше до слуха тех, кто находился в старом особняке. Бритт лежала поверх одеяла, все еще переполненная переживаниями свершившегося. Элиот рядом с ней задремал, его тяжелая рука лежала поперек ее тела, и жар, исходящий от его сильной плоти, до сих пор пронзал ее до содрогания.
Она медленно приходила в себя. Никогда выход из любовной игры не продолжался у нее так долго. Так вот что такое секс, переплетенный с очень сильным чувством!
За все это время она ни разу не вспомнила об Энтони, вообще ни о чем, что раньше казалось ей таким важным. Она просто лежала, и мысли, легкие и красивые, как летние облака, проплывали по небу ее сознания.
Только спустя некоторое время Бритт начала осознавать, что, собственно, с ней произошло. Но и то поначалу событие показалось ей прекрасным, только прекрасным и упоительным. Далеко не сразу она вспомнила, что оно имеет и другую сторону. Она не готова была встретиться лицом к лицу с этим другим, ибо этим другим была ее собственная совесть. Как сможет она теперь жить, даже если этого никогда больше не повторится? Но нет, это не сегодняшние мысли. Она обдумает все завтра, завтра…
И вдруг резкий телефонный звонок разорвал тишину, заставив ее вздрогнуть. Элиот поднял голову.
— Господи, кто это может быть? — пробормотал он.
— Наверное, из больницы, — едва дыша, с колотящимся сердцем прошептала Бритт.
Элиот встал и подошел к телефону, чуть не на ощупь отыскав трубку.
— Хэлло? Кто? Энтони? — Бритт содрогнулась. — Дженифер гораздо лучше, — продолжал Элиот. — Доктора думают, что мы завтра сможем забрать ее домой. Самое крайнее — послезавтра… Да, конечно, мы рады… — После небольшой паузы он сказал: — Она у себя. Нет, Энтони, боюсь, что уже спит. Умаялась она с нами, и со мной, и с Дженифер. Нам ведь и ночами пришлось дежурить возле малышки.
Спокойный голос Элиота, произносящий ложь, сильно смутил Бритт. Что это, просто дипломатические навыки Элиота?.. Или неискренность в его натуре? Нет, ответа она не знала. И все же была благодарна ему, что он освободил ее от столь неприятного сейчас контакта с мужем. Если бы он передал ей трубку, она вряд ли смогла бы что-то сказать, она бы просто захлебнулась в слезах. Как вообще она сможет теперь посмотреть в глаза Энтони?..
А Элиот продолжал говорить:
— Если хотите, я разбужу ее… Хорошо, конечно. Обязательно скажу. Что-нибудь еще передать? Ладно. В таком случае спокойной ночи.
Он осторожно положил трубку, будто Бритт и впрямь спала, а он не хотел ее будить, и, подойдя, присел на краешек кровати. Она смотрела в потолок, но краешком глаза видела его. Он посидел и, облокотясь о подушку, прилег рядом.
— Что мы натворили… — прошептала она.
Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
— Мы сотворили любовь. И сделали это потому, что оба сильно хотели друг друга. Никогда, Бритт, ты слышишь, никогда я не пожалею о случившемся с нами сегодня. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.
— От этого наш поступок не станет лучше.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Это не имеет значения.
— Это имеет значение. От этого мир переменился.
Внутри у нее все содрогнулось. Она сказала неверным голосом:
— Я хотела этого, да. Но даже, когда это происходило, я знала, что это очень плохо… Что это беда. О, если бы этого не случилось!..
— Но это случилось. И никто не виноват. Мы поступили так, как требовала от нас природа.
— Я хотела уехать домой!
— Но ты осталась здесь, со мной. — Голос его прозвучал чуть сильнее, чем прежде.
Безнадежность нахлынула и поглотила ее, она будто тонула во мраке зловещих предчувствий. Пытаясь схватиться хоть за какую-то соломинку реальности, она спросила:
— Что сказал Энтони?
— Ничего. Передал привет. Сказал, чтобы ты ему завтра позвонила.
