— Что сказал Энтони?
— Ничего. Передал привет. Сказал, чтобы ты ему завтра позвонила.
Элиот произнес эти слова холодно, отчужденно. Она заплакала, закрыв лицо руками.
— Как я теперь посмотрю ему в лицо?
— Не думай об этом, Бритт.
— О чем же я должна думать?
— О нас. Думай о нас. — Он повернул ее лицо к себе. — Послушай меня. То, что мы сделали, мы сделали не по случайному стечению обстоятельств. Мы оба хотели этого. Мы просто исполнили свое предназначение.
— Какое тут может быть предназначение?
Он взглянул на нее, лица его в темноте она почти не различала.
— Принадлежать друг другу. — Что если он прав, промелькнуло у нее в голове. А он, помолчав, добавил: — Бритт, случившееся имеет свои причины.
Какие причины? Что он имеет в виду? Что она должна развестись с Энтони и жить с ним, с Элиотом? Она отвернулась. Ох, если бы не звонок Энтони! До этого все было так хорошо. Но неужели ее брак обречен на разрушение? Неужели это неизбежно?
— Это его кровать, Элиот, — вдруг сказала она. — Это постель Энтони.
— Мы можем освободить ее. Поднимайся. — Он встал, обошел вокруг кровати и взял Бритт за руки. — Вставай же. Пойдем отсюда.
Она встала, плечи ее тряслись, голова низко склонилась.
— Прими нашу благодарность, почтеннейшее и благопристойное ложе, — сказал он, поклонившись кровати. Затем обернулся к Бритт, поднял ее лицо за подбородок и нежно поцеловал.
Его губы имели вкус их любви. Когда он обнял ее, прижав к себе, она будто узнала его всего, его грудь, живот, его руки. Но как странно, что они с Энтони никогда не делали так, не стояли обнаженными, обнявшись в темной комнате. Она не помнила, чтобы то, что испытывала сейчас, испытала когда-нибудь с мужем. И чувствовала, что эта мысль убивала его в ней.
— Итак, мы перемещаемся в мою спальню! — провозгласил Элиот и повел ее к двери.
— Сначала надо принять душ.
— Не возражаю. — Они покинули супружескую спальню четы Мэтлендов, прошли по галерее, и Элиот открыл дверь своей ванной: — Прошу!
Бритт вошла, и Элиот, включив душ, поставил ее под теплые живые струи воды.
— Ох, какое несчастье, что мы не встретились десять лет назад, — сказал он, с восхищением глядя на ее тело.
— Мне тогда было шестнадцать.
Он пожал плечами.
— Ну и что? Сейчас у тебя за плечами было бы десять счастливых лет.
Но разве она была несчастна? Нет, конечно. Во всяком случае, с тех пор как они с Энтони поженились, она чувствовала себя счастливой. Впервые она испытала некоторые сомнения только сегодня. И виноват в том Элиот, он заставил ее сравнивать, и сравнение было не в пользу Энтони.
Не спрашивая согласия Бритт, Элиот тоже вошел под душ, обнял ее, и теперь они стояли под тугими струями вместе. Теплая вода омывала и как бы соединяла их. Бритт отдалась его рукам и нежным прикосновениям струй. Постепенно Энтони выскользнул из ее сознания и растворился в небытии.
* * *
Бритт стояла возле двойных стеклянных дверей гостиной, уставившись в темный сад, где ветви деревьев качались от сильного ветра. Осень явно брала свое, ей казалось, что она ощущает холод даже сквозь стекла. Вишневый ликер, предложенный ей Элиотом, приятно согрел, она выпила и вторую рюмку.
Сам Элиот был в кухне, насвистывая и припевая во время стряпни. Искупав ее и вымыв ей голову, он вызвался еще и приготовить ужин. Она была удивлена тем, как нежно и заботливо он вымыл ее с головы до пяток, перемежая мытье с ласками. Он даже хотел было сотворить с ней любовь прямо там, в ванной, и сделал бы это, если бы она не воспротивилась. Воспротивилась же она лишь потому, что у нее все же было тяжело на сердце.
Элиот вошел в гостиную и улыбнулся ей улыбкой, преисполненной счастьем. Его настроение передалось и ей, изгнав тревожные мысли. Она, конечно, старалась думать об Энтони, но Элиот даже в ее мыслях пытался завоевать себе побольше места, и справиться с этим ей было трудно.
Находясь одна в гостиной, Бритт ни разу не взглянула на портрет Энн Мэтленд, уклоняясь от ее строгого взгляда. Но теперь, когда сюда вернулся Элиот, она расхрабрилась и посмотрела наконец в холодные глаза неподвижной леди. Элиот заметил это, обнял ее одной рукой, и теперь они смотрели на портрет вместе.
— Моя приемная бабушка вряд ли одобрила бы наше поведение, — сказал он. — Ты об этом думаешь?
— Меня волнует отнюдь не ее мнение, — ответила Бритт.
— Ну, не надо сердить Энни. У нее есть свои тайны и, как у всех нас, свой крест для ношения его на плечах.
Ободренная словами Элиота, Бритт пристально всмотрелась в портрет. Но тревожные мысли не покидали ее.
— Если Энтони узнает о нас, это может убить его.
— Он больший реалист, чем ты думаешь.
Бритт недоверчиво взглянула на него.
— Думаешь, его это не затронет, не огорчит?
— Нет, это не совсем то, что я имел в виду.
— А что ты имел в виду?
— Послушай, к чему этот разговор?
— Но мы не можем вообще избежать его.
— Не обо всем, что случается, следует распространяться.
— Что ты имеешь в виду?
Рукой, в которой держал стакан, он указал на портрет.
— Посмотри на Энн с ее розой. Посмотри на эту розовую вазу на каминной полке. Ты знаешь что-нибудь о розах? Нет? У римлян она считалась священным цветком, они с особой значительностью называли розу божеством молчания. Гирляндами роз декорировали свои гостиные, и все сказанное там, под розой, должно было сохраняться в тайне. Все, что случилось сегодня, вообще все, что происходило в этом доме долгие годы, происходило тайно — под розой.
— Но как ты посмотришь в глаза Энтони? — спросила она.
— А как бы я стал смотреть себе в глаза, если бы не сотворил с тобою любви?
Бритт покачала головой. Элиот обнял ее.
— Ты полюбишь меня, Бритт?
— Я испытываю к тебе сильное влечение, очень сильное. Все эти дни я ни о чем, кроме тебя, не могла думать…
Улыбка коснулась его губ.
— Но любишь ли ты меня?
Она опустила глаза.
— Возможно, я близка к этому. Но все произошло так быстро. Еще неделю назад Энтони был для меня единственным мужчиной в мире.
— А я полюбил тебя еще в Индии. Правда, тогда не отдавал себе в этом отчета. Но сейчас, когда ты снова вошла в мою жизнь, это стало непреложной истиной.
— Тебе легче, Элиот. Ты в разводе.
Он наклонил голову и поцеловал ее.
— Дай мне неделю, — прошептал он. — Только эту неделю.
* * *
Ночь они провели в спальне Элиота. Бритт спала неспокойно, дважды просыпалась от какого-то неясно-зловещего сна. Неудивительно, что угрюмые мысли встретили и ее утреннее пробуждение. Она слышала, что Элиот в ванной, и ожидала его возвращения. Когда он вернулся, она обняла его, испытывая к нему необыкновенную нежность. Они лежали в постели нагими, чего у нее никогда не было с Энтони. Не прошло и минуты, как она почувствовала сильное возбуждение. Не в силах больше ждать, она поднялась и, встав над ним на корточки, медленно опустилась, приняв в себя всю мощную напряженность его желания. Руки его ласкали ее груди…
Сейчас все произошло гораздо полнее, без того волнения, что сопровождало их первое соитие. К завершению они пришли вместе. И на этот раз ее ощущения невозможно было сравнить ни с чем изведанным ею доселе. Все произошло так внезапно и сильно, что, оказавшись на грани потери сознания, она чувствовала, что умирает. Потом они лежали рядом, и он, приподнявшись на локте, целовал ее лицо и вспухшие губы.
— Боже, Боже… — только и смогла пробормотать она.
Какое-то время они даже не замечали, что в комнате холодно, пока наконец Элиот не натянул на них одеяло. За окном уже совсем рассвело, когда они оба очнулись от блаженной полудремы.
— Бритт, а не поплавать ли нам под парусом? — спросил он. — Разве это не лучший способ начать день? Правда, хотелось бы, чтобы никто больше не потянулся за пролетающей чайкой.
— Элиот, ты сумасшедший.
— А потом примем горячий душ и напьемся кофе.
Когда они вышли к берегу, над гладкими водами реки вставало большое оранжевое солнце, окутанное легкой сиреневой дымкой. Они сели в ялик. Элиот одной рукой держал руль, другой натягивал шкот. И при этом еще умудрился поцеловать ее.
Бритт уютно устроилась напротив него, прислушиваясь к шипению, с которым нос лодки разрезал воду. Было довольно свежо, но они хорошо защитились от холода. Бритт, стараясь ни о чем не думать, с удовольствием вдыхала целебный воздух.
Какая-то ее часть хотела бы уплыть вместе с ним в немыслимую даль, бежав от всех долгов и обязанностей. Она чувствовала, что Элиот ничего сейчас не говорит лишь потому, что не хочет опять спровоцировать ее на тягостные размышления об Энтони. Но душа его безмолвно взывала к ней, она это чувствовала. Элиот, нет сомнений, романтик. И она не удивится, если в конце недели он предложит ей бежать с ним в Гонконг, Рио-де-Жанейро или куда-нибудь еще дальше, где их никто не сможет найти. В ту первую ночь в больнице, когда они тихонько разговаривали в палате рядом со спящей Дженифер, он сказал, что предпочитает служить за границей, потому что не принадлежит к тому сорту людей, которые всю жизнь проживают в предместьях, довольствуясь служебными контактами и деревенскими клубами. Американская цивилизация никогда ничем его не привлекала и ничем не могла удержать. Да, он романтик…
