— Извини?
— На Гибралтаре, а не в Гибралтаре. Это мыс.
— О! — Потянувшись за рогаликом, она медленно намазала его маслом, забыв, что Сэм не ответил на ее вопрос.
— Как твоя семья?
— Почему ты спрашиваешь о моей семье?
— Чтобы поддержать разговор.
— Тогда я тоже могу показать, что умею быть вежливой. Мои сестры и мать в порядке. Мой отец, как ты знаешь, умер. Ну, как?
— Прекрасно. — Он встал и повернулся к ней спиной. Облокотившись на перила, он осматривал пейзаж. — На что ты рассчитывала? — спросил он жестко. — Ты появляешься неизвестно откуда и ждешь, что я поверю твоим идиотским историям об инвестициях.
— Идиотским? Вроде тех, которыми ты потчевал меня, например что ты военный историк? — спросила она сахарным голосом. — Но, как это ни странно, я тебя не преследовала, Сэм. Как я могла преследовать тебя? Ты не оставил адреса, профессор Уэйн ничего не знал о тебе. ДВЛК…
— Что?
— Место, где выдают автомобильные права, потому что у тебя ведь не было паспорта с собой. Наверно, трудно подделывать удостоверения?
Она взяла другой рогалик.
— Хорошо, — согласился он. — Ты не преследовала меня. Но ты здесь наверняка не для того, чтобы сделать инвестицию. Что возвращает нас к первому пункту нашего разговора. Почему ты хочешь видеть Натана Табинера?
— Что возвращает нас к другому пункту — какое тебе до этого дело. — Откусив кусочек рогалика, она начала жевать. Когда он не ответил, продолжая смотреть на скалы, она тихо сказала: — Мне это не нужно, Сэм. Мне действительно это не нужно.
Он не повернулся, молчал, и внезапное чувство беспомощности охватило ее.
— Я хочу знать, зачем тебе Табинер.
— А все, что я хочу знать, — это какое отношение ты имеешь к нему и почему ты пришел ко мне домой. Давай заключим сделку. Ты скажешь правду мне, а я — тебе.
Он не ответил.
— У нас нет другого выхода. Неужели ты не понимаешь?
— Это сложно, — сказал он кисло.
— О, ради бога. — Она налила себе еще кофе. — Ты вошел в мою жизнь без объяснений, точно так же покинул ее… Я не знаю, кто ты, не знаю, что движет тобой… Ты лгал мне, притворялся заинтересованным во мне, чтобы оставаться в доме…
— Нет, — оборвал он ее.
Покачивая головой, она наблюдала за ним.
— Так ты не был заинтересован? — спросила она беспомощно.
— Нет.
— Тогда почему ты уехал так внезапно?
— Я говорил тебе. Мои исследования были закончены.
— Тогда, когда моя мама упомянула о моем женихе? — промурлыкала она. — Что, разумеется, дало тебе повод, в котором ты так нуждался.
И она знала, что была права. Она видела, как он напрягся. С кислой улыбкой она спросила:
— Но теперь ты можешь сказать мне правду. Почему бы тебе не сделать этого?
— Я могу спросить то же самое. Я не помню, чтобы ты упоминала о помолвке.
— Потому что я не была помолвлена. Я просто не сказала об этом матери.
— Или, скорее всего, жениху. Оригинально.
— Наверное, я оригинальная девушка.
— Это я знаю. Тот, у кого садовник одет так, как будто он собирается на прием, должен быть…
— Джеймс? Но он очень хороший садовник, поэтому ему позволено иметь свои странности. Как и тебе — твои, — добавила она.
— У меня нет странностей, — раздраженно отозвался он.
— Да, — согласилась она. — Отрицать связь между тобой, Табинером и моим отцом — это не странность. Это — очевидная ложь, потому что здесь есть связь.
— Почему?
Потому что Табинер здесь. А у нее письмо от отца для Табинера. Но она не станет говорить Сэму об этом, пока не узнает, что происходит. Пока не прочитает письмо.
— Это вовсе не означает, что твой отец знал его.
Да, это так. Разочарованная, она уставилась на напряженную спину Сэма.
— Ты не историк, — начала она.
— Докажи это!
Повернувшись, он прошел мимо нее в комнату. Чувствуя злость и отвращение, она скомкала салфетку.
— Если ты меня так ненавидишь, — сказала она, — почему не выкинул из дома прошлой ночью? Почему позволил мне остаться?
— Я тебя пожалел.
Она фыркнула. Закончив завтрак, она взглянула на скалы. Во всем этом не было никакого смысла. Никакого.
Резко встав, она направилась в комнату и не заметила, что балконная дверь была слишком низкой для ее роста. Она ударилась головой о притолоку. И все поплыло у нее перед глазами.
На ощупь найдя кресло, Абби рухнула в него. Ее глаза были закрыты, голова раскалывалась.
— Я сильно ударилась?
— Нет.
Распахнув глаза, она увидела его в пяти футах от себя.
— Откуда ты знаешь?
— Нет крови. Почему бы тебе не быть поаккуратней?
— Я была аккуратной, но это опасно — делать такие двери. У меня, наверное, сотрясение мозга, — закончила она с вызовом.
— Вряд ли.
— Почему ты мне не веришь? — выкрикнула она. — У меня почти вышибло дух, Сэм!
— Не будь смешной.
Не отводя от нее взгляда, который ясно говорил, что ему хотелось бы быть где угодно, кроме своего дома, он сунул ей под нос два пальца.
— Сколько пальцев ты видишь?
Отмахиваясь от него, она бросила:
— Два.
— Ну вот, значит, нет никакого сотрясения.
— Правда, доктор? — сказала она, ощупывая голову. — Здесь шишка.
— Нет там никакой шишки. Иди и оденься.
— Прекрати мне приказывать.
С возгласом раздражения Сэм подошел к двери и самым тщательным образом обследовал ее.
— Не могу понять, как ты могла быть такой неуклюжей!
— Очень легко.
— Но ты не выглядишь неуклюжей.
— Одна из странностей моей жизни, — пробормотала она. — Я выгляжу элегантной и уверенной, но на самом деле спотыкаюсь о каждую брошенную спичку.
— О, иди и оденься, — повторил он.
— У тебя есть аспирин?
Он глубоко вздохнул. Пошел на кухню и вернулся через минуту со стаканом воды и с флаконом обезболивающих таблеток.
— Спасибо.
Морщась, она выпила две и еще раз осторожно ощупала свою голову.
— Во сколько Табинер начинает работать?
— В девять.
— А сколько сейчас?
— Девять.
— Могу я позвонить?
— Абби, мое терпение не безгранично! У меня есть дела через двадцать минут, — процедил он сквозь зубы.
— Тогда иди, я тебя не держу. Я сама могу за собой присмотреть.
— Я хочу, чтобы ты ушла сейчас.
— Почему? Что изменят лишние пять минут?
Взяв пульт со столика, она включила телевизор.
— Ты хорошо видишь изображение на экране? — спросила она.
Он выхватил у нее пульт и выключил телевизор.
