Глава 6
– Мне вообще не нравится ваша затея! – сквозь сон едва просачивался знакомый женский голос.
Черт возьми, мама, когда же ты научишься разговаривать тихо, пока я сплю? Когда наконец-то отдохну и высплюсь, вместо того чтобы испытывать невообразимую тяжесть, словно тело налито свинцом?
– Наташ, ты хочешь жить роскошно или под мостом? – рявкнул папа не с меньшей громкостью.
И он туда же! Не пойму, моя комната стала проходным двором? У нас настолько маленькая квартира, что выяснить отношения нынче негде? Вроде нет. Габаритам можно позавидовать. Не дворец на Рублевке, но красивая квартира, где можно развернуться.
– Этот Глеб наша золотая жила. Знаешь, сколько в год он получает? А я тебе отвечу – дохрена, – и старого пердуна сюда приплели! Отличное утро, блин. – Ксюша будет в надежных руках, да и мы с тобой заживем лучше.
– Я не хочу, чтобы из-за ваших игр страдала моя дочь!
– А лучше, чтобы она продолжала плакать по тому нищеброду? – не сразу поняла, что имел в виду папа, о каком нищеброде говорил и почему я страдала из-за него. Складывалось ощущение, что мне стёрли память, а восстановиться в таком состоянии не может. – Глеб позаботится о ней. Он души не чает в Ксюше, влюбился, как мальчишка. Нужно этим воспользоваться.
Влюбился, как мальчишка? Души не чает? О чем они? Почему Глеб Олегович должен был в меня влюбиться? Он старше меня лет на двадцать, если не на тридцать. Я ему в дочери гожусь! Какая к черту влюбленность? И где Лёша? Почему его нет рядом?
Я медленно подняла отяжелевшие веки, впуская свет большого окна, из которого ярко светило солнце. И испугалась. Нет, не солнечного света, а помещения. Оно мне не знакомо. Белые стены, белая тумбочка, белая кровать. Все так и сверкало белизной.
Однако меня это не совсем радовало.
Почему сразу не осознаю, что нахожусь в больнице, а не в своей комнате? Возможно, не почувствовала запах препаратов, который терпеть не могла. Или желала остаться в своём коконе и думать, что сейчас все хорошо? Подходящий вариант найти не удавалось…
… пока воспоминания последних недель, словно ведро с водой, мгновенно вылились на голову.
И все началось заново. Непонимание, осознание, разочарование. Я переживала каждое событие заново, начиная с моего дебюта, заканчивая последним спектаклем, на котором мысли резко оборвались.
В горле тут же ощутился острый ком, готовый вот-вот вылиться в поток слез разочарования и обиды. На всех, включая родителей, которых я почему-то не видела. Но это к лучшему. Не хочу, чтобы ко мне кто-то приходил.
Мне нужно понять, что со мной произошло. Хотелось позвать врача. Но вместо него заметила два знакомых с детства лица, стоящих недалёко от двери. Родители. Они бесшумно вошли в палату и оказались прямо передо мной. Такие родные, но в то же время чужие, такие близкие, но в то же время совсем далекие.
Они смотрели на меня как-то странно, с беспокойством. У мамы чуть опухли глаза и покраснели, а отец казался чуть напряженным, но внимательным, будто пытался выловить изменения на моем лице. Давно их не видела такими… взволнованными. Беспокоились за мое здоровье? Я бы могла сказать, что они все-таки мои родители и подобная реакция вполне нормальна, но не в моем случае. Не в моем.
– Что вы тут делаете? – тут же вылила этот вопрос на родителей, смотря в глаза то на папу, то на маму.
– Ксюшенька, доченька, мы так переживали! – начала мама, но я быстро перебила пламенную речь, несмотря на правдоподобность нежного тона и красивого лица. Больно. Как же больно осознавать реальность. Как же больно понимать, что эта нежность наиграна…
– Почему я здесь?
– Тебе стало плохо во время спектакля.
В это можно поверить. Помнится, в последнее время я чувствовала себя хреновенькоо, а во время выполнения фуэте слабость взяла верх. Да ещё и разговор с Ланой добавил красок.
– Ты так долго проспала, мы все очень переживали.
– Долго проспала? – выкрикнула я, посмотрев на мать с ужасом. – Сколько?
– Два дня.
Эти слова теперь заставили меня не на шутку напрячься. Почему я нахожусь здесь так долго? Почему никто не разбудил? Ведь если, по словам матери, я спала два дня, то сегодня по графику меня ждали ещё два спектакля.
За окном далеко не утро, скорее всего день. Я бы ни за что не успела доехать до театра и выступить. Кто наденет мое платье? Кто танцует сейчас вместо меня? Вопрос риторический.
Вот черт! Какого хрена организм решил подвести меня именно сейчас, в разгар спектаклей, когда моя карьера только-только начала подниматься в гору? Критики дали мне положительные отзывы и пророчили блестящую карьеру балерины, но станет ли все как прежде, если пропущу один спектакль?
– Ксюша, звонила Августина Кирилловна. Завтра ты даешь интервью, – сообщила мама. Я не сразу поняла, в какой момент папа покинул палату, а мы остались наедине с когда-то любимой родительницей. Ключевое слово «когда-то», ибо сейчас практически ничего не чувствую к стоящей неподалёку женщине.
– Где?
– Здесь, в больнице.
«Вы с ума сошли?» – хотелось выкрикнуть в лицо.
Я и так ни черта не соображаю, да ещё и не в курсе, что со мной произошло, а тут интервью. Зачем оно мне? Рассказать репортерам о «великом» падении молодой примы на сцене? Знаете ли, не особо хочется делиться своим поражением и слабостью с посторонними людьми.
– Вы даже не спросили, хочу ли я давать интервью. Опять, – злюсь. Почему-то весть о замужестве казалась мне началом конца, интервью – серединой. Что меня ожидало в конце, в самой пропасти, из которой не выбраться?
– Запомни, дочка, – мама подошла близко к кровати и наклонилась, чтобы я смогла ее услышать, – пока ты недееспособная, права голоса у тебя нет. Это касается не только твоего замужества. Запомни эти слова надолго, они тебе пригодятся.
В этот момент она мало походила на любящую мать. На женщину, которая родила меня и воспитала, которая поддерживала и болела за мою любовь к балету больше, чем я сама.
