«Почему они пишут такое? Это же неправда!» — по-детски невинное и обиженное. Спасительное.
Нет, Даша не знала, что скажет матери. Не представляла, как начнет подобный разговор, как покажет опубликованную сегодня статью с кажущимися более чем достоверными доказательствами отцовской вины.
Никогда прежде она не боялась будущего так, как сейчас. Никогда еще слова не имели для нее столь неподъемный вес.
Никогда, до этой самой минуты, она не сомневалась в том, что правда всегда во благо.
В тот день Даша так и не осмелилась заговорить с матерью о вышедшей статье. Надежда, что новоявленная публикация не вызовет особенного общественного интереса и быстро забудется, казалась оправданной.
Впрочем, уже следующим утром Даша была вынуждена признать обратное. Выпустившая статью юридическая газета не обладала широкой известностью, однако изначально непопулярный пост подхватили местные СМИ: журналы, группы в социальных сетях и новостные каналы — и принялись тиражировать тот повсюду.
Прижав ладонь ко рту, Даша листала страницы, одна за другой, на экране телефона, с ужасом отмечая количество лайков, комментариев и репостов под каждой записью. Воспаленные после недолго сна глаза пощипывало от подбирающихся к уголкам слез, но остановиться она уже не могла и продолжала переходить по ссылкам и читать, читать, читать.
Уровень вызванного уголовным делом в отношении ее отца общественного резонанса, вероятно, был не столь невелик в масштабах всей страны; едва ли в столице или других крупных городах узнают фамилию Шутиных или тем более вспомнят спустя время. Однако Даша не сомневалась, что в пределах их города, где большинство жителей знали друг друга — если не в лицо, то по имени, — шумиха вокруг гипотетических преступлений хорошо всем известных сотрудников полиции почти достигла предела.
Десятки комментариев — эмоциональных, обвинительных и лишенных любого сомнения — служили тому подтверждением. Даша прочитала каждый, одновременно борясь с постоянно усиливающимся чувством тошноты.
Людские злоба и готовность ненавидеть будто осела на ее коже горячим пепелом, оставляя на память о себе красные пятна ожогов. Громкий стук сердца отдавал в виски тяжелой болью, и чем глубже Даша погружалась в собственные мысли, тем сложнее было не потерять связь с реальностью, с тем кошмаром наяву, от которого она сейчас мечтала проснуться.
Вновь и вновь пролистывая то вверх, то вниз длинные ветки обсуждений, Даша теперь замечала не только содержание комментариев, но фамилии авторов. Знакомые фамилии.
Фамилии людей, что здоровались с ней, ее отцом или матерью при встрече и приветливо улыбались. Людей, что были вхожи в их дом или являлись коллегами, бывшими одноклассниками, учителями, врачами и даже приятелями.
И во всех Даша была разочарована.
Комментарии — как в защиту ее отца, так и против — вызывали в ней одинаковые омерзение и возмущение. Легкость, с которой цивилизованные и благовоспитанные на первый взгляд люди бросались не подкрепленными фактами обвинениями и полными презрения оскорблениями, не укладывалась у Даши в голове.
Кто-то с полной уверенностью писал, что и прежде знал о недостойном поведении ее отца. Кто-то настойчиво вспоминал прошлое, почти цитируя Наталью: изнасилования не было, а девчонку Муратовых поймали на занятии проституцией, вот она и придумала себе оправдание.
Даже из любви к отцу Даша не могла одобрить тех, кто не стеснялся заявить что-нибудь вроде: «Если эта девка была шлюхой, о каком изнасиловании вообще речь?»
В ее мировоззрении девушки и будущего врача эти комментарии, пропитанные цинизмом и перекладыванием вины на предполагаемую жертву и совершенно не включавшие в себя желания добиться правды, казались невозможно абсурдными. Недопустимыми.
В какой-то миг Дашин эмоциональный и физический предел был достигнут. Опустошенная и измученная, онемевшей рукой она наконец заблокировала экран и отбросила телефон в сторону, а затем крепко-накрепко зажмурила заплаканные глаза. Медленно она сползла по спинке дивана вниз и легла набок, подтянув колени к груди.
Десятки чужих слов, едкие и грязные, настойчивой лентой титров все так же крутились на обратной стороне ее век.
Глава 14
— Нет, — выдохнул Артем тяжело, с силой сжимая в ладони телефон. — Я все еще не знаю, когда вернусь.
— Почему? — Голос Дейзи стал громче. — Почему это такой сложный для тебя вопрос? Что происходит?
Зажмурившись на мгновение, кончиками пальцев свободной руки Артем сжал переносицу и затем громко вздохнул. Ни малейшего желания скрывать от Дейзи свое отношение к очередному затеянному по ее инициативе разговору на тему «Когда ты вернешься?» у него не было.
— Я тебе уже говорил, — ответил он без энтузиазма, про себя отстраненно подмечая, что английские слова впервые за много лет кажутся чуждыми для произношения. — У меня есть дела, которые нужно решить здесь до отъезда.
В динамике раздалось выразительное фырканье.
— Какие дела, Тим? Ты говорил мне, что просто едешь навестить маму и сестру. Буквально на пару недель!
— И? — не выдержал он. — У меня появились дела. Думаешь, я сам рад торчать здесь, когда должен быть в Калифорнии и готовиться к сделке?
— Готовиться к сделке? — повторила Дейзи язвительно. — Это тебя волнует, да? Мы не виделись три месяца, почти не разговариваем, а волнует тебя только бизнес?
— Я не это хотел сказать, — возразил Артем. — Не придумывай лишнего.
Дейзи коротко и горько рассмеялась.
— Я ничего не придумываю, Тим. Но ты совсем со мной не разговариваешь. Ничем не делишься. Со дня твоего отъезда у меня такое чувство, словно мы больше не вместе, — призналась она, переходя на шепот, и Артему вдруг стало стыдно. — Ты просто… исчез, понимаешь?
— Дейзи… — Он не знал, что еще сказать.
Объяснение, столь необходимое его девушке, комком колючей шерсти застревало в горле каждый раз, когда Артем открывал рот. История их семейной трагедии, случившейся с Настей беды, правда о ее смерти и обо всем, что последовало позднее, превращались в необъятную и неподъемную ношу, и верные, достаточно емкие по смыслу слова, способные описать этот вечный груз за его плечами, попросту отказывались приходить ему на ум.
Казалось, даже обычно ясные воспоминания начинали неожиданно прятаться за плотной, отталкивающей и непроглядной завесой, что не пускала его вглубь собственного сознания. Порыв к откровениям всегда заканчивался быстрее, чем Артему удавалось перебороть свой странный психологический и физический ступор. В остальное время он и вовсе не испытывал желания посвящать кого-либо в подробности своего прошлого.
Жизнь в другой стране, на его счастье, позволяла Артему не оглядываться назад чаще необходимого. Возможно, именно переезд в Штаты не дал ему сойти с ума шесть лет назад, и даже идея о возвращении в прошлое, пусть и ради разговора, вызывало у него крайний внутренний дискомфорт.
— И это все, что ты можешь сказать? — В чуть хрипловатом голосе Дейзи угадывались и злость, и разочарование, но ярче всего — грусть, наполненная смирением и усталостью.
Артем растерянно потер ладонью лицо. Медлить с ответными словами было нельзя, а еще: критически глупо и по-скотски трусливо, — однако он совершенно не понимал собственных чувств. Неподдающиеся быстрому определению эмоции и ощущения мешали ему мыслить с привычной ясностью, привязанность и вина ставили под сомнение любые доводы разума, отчего Артем окончательно запутывался.
Он не хотел обижать Дейзи. Он понимал ее тревогу. Знал, что поступает не совсем правильно, скрывая от нее столь значительную часть собственной жизни, но все равно злился. Все равно не был готов пускать Дейзи за закрытую — если не навсегда, то на долгий срок, — дверь.
— Сейчас у меня нелегкий период, — заговорил он неохотно, согласившись с самим с собой, что сказанная вслух крупица правды лучше полного молчания. — Мне нужно время, чтобы все решить.
