понимая, что Лена ей лжет. Но Лену это не смущает.
— Почему на заднем дворе? — изображает она наивное удивление, но продолжить не успевает. Ксюшка неопределенно машет рукой и очаровательно морщит носик.
— Так он туда тебя просил спуститься. Ждет, — сообщает она, и Лена вскакивает на ноги.
О том, что Енакиева никогда не позволила бы использовать себя в качестве посыльной без какой-либо выгоды, Лена тысячу раз подумает позже. А сейчас, забыв про всех Ксюх на свете, мчится по школьным коридорам и лестницам к выходу из школы в надежде на скорую встречу с Димкой и столь же скорые самые крепкие его объятия. Но картина на заднем дворе заставляет сердце захолодеть еще до того, как станет ясно, в какие помои Лена вляпалась. Потому что на местном стадионе, у трибуны, ее ждет вовсе не Димка. Там целая компания парней и девчонок под предводительством всем известного головореза Жнечкова, и именно Жнечков приставил нож к горлу Лениного Димки.
Рот у Димки заткнут, руки вывернуты назад сразу несколькими приспешниками Жнечкова, темные волосы на лбу слиплись от пота, потому что он вопреки грозящей ему опасности изо всех пытается вырваться из плена, но вместо этого лишь зарабатывает один порез за другим, а у Лены, кажется, останавливается сердце.
— С ума сошел, Жнечков! — выкрикивает она и подступает к нему со сжатыми кулаками. Но перед ней тут же вырастает стена из двух Жнечковских прихвостней, а на Ленины глаза от бессилия наворачиваются слезы.
— Мне тут Корешок задолжался немного, — между тем неспешно сообщает Жнечков, издевательски растягивая слова, — и не желает платить. Я хотел было по совести наказать, но потом подумал: ему же еще вальс на Последнем звонке танцевать, а ну как не успеет из больнички выписаться, где ему замену искать? Опять же учителя огорчатся, да и девушка его явно расстроится. Ведь расстроишься же, Черёма?
Последнюю фразу он вопреки предыдущему тону произносит с такой угрозой, что Лена сразу все понимает.
— Сколько тебе надо, Жнечков? — прямо спрашивает она. — У меня есть деньги, а если не хватит, у родителей попрошу.
Тогда она еще надеется, что сумеет спасти любимого парня малой кровью. Что, на самом деле, такое эти деньги — в сравнении со здоровьем Димки? Она все отдаст, не пожалеет, лишь бы эти подонки наконец его отпустили и отстали раз и навсегда!
Но Жнечков качает головой и нехорошо ухмыляется.
— Денег мне хватает, Черёма, ты же знаешь, — объявляет он. — А в качестве платы за корешковскую свободу я хочу увидеть танец в твоем исполнении. Только уж не вальс, как ты понимаешь.
— Стриптиз! — гаркает кто-то сбоку, и вся жнечковская шайка заливается отвратительным плотоядным хохотом. Кто-то тут же включает пошлую эротическую музыку, но Лена видит только Димкины глаза. Совершенно бешеные и в то же время бесконечно жалкие. Тогда Лена еще уверена в том, что ему невозможно стыдно перед ней: и за свой долг, и за ту слабость, что она видит, и за ее скорое унижение — а потому улыбается ему светло и ободряюще. Сама она в тот момент не считает затребованный стриптиз унижением. Подумаешь — раздеться перед стадом баранов: они еще пожалеют об этом, когда Лена все расскажет отцу и директрисе. И она именно об этом будет думать, снимая перед ними одежду.
Она глубоко вздыхает и начинает медленно расстегивать пуговицы на блузке, чуть покачивая бедрами. Нечего тут губу раскатывать на настоящий стриптиз: Лена и танцевать такой никогда не танцевала, да и этим придуркам явно не сам танец нужен. Вон как зенки вылупили и только что слюни не пускают. Даже смешно, на самом деле. Время бы только потянуть: вдруг кто из учителей случайно нагрянет на стадион и разгонит всю эту шушеру? Главное — не смотреть на Димку, чтобы не поколебать свою решимость. И не бояться, что после подобного посмешища он от нее откажется. Он гордый, это Лена уже успела усвоить. И именно такого — гордого — любила всем своим сердцем. И ради такого ничего не жалела.
— Не усни только! — раздается из-за спины Жнечкова женский голос, и Лена узнает предательницу Енакиеву. Сжимает зубы покрепче и, стянув блузку, бросает ее на землю. Ну да, Ксюшка всю старшую школу перед Жнечковым на задних лапках ходила, рассчитывая на помощь в карьере, следовало догадаться, что она не пропустит подобное шоу. Но Лену все это не касается. Ей бы только дотянуть до развязки, не струсить, не отступить. Все-таки сердце бьется, как сумасшедшее, и стыд заливает щеки, заставляя их гореть огнем. И волей-неволей взгляд все равно пересекается с Димкиным: пусть на мгновение, но этого довольно, чтобы зайтись в абсолютной ненависти к Жнечкову и его прихвостням. На щеке у Димки кровь, и под ухом тоже, и рукав футболки оторван, а он все рвется из ненавистных рук — и не может помочь ни себе, ни Лене.
Она решительно расстегивает замок на юбке, и та послушно сползает к ее ногам. Дима от этого зрелища дергается так, что едва не сшибает с ног Жнечкова, но навалившиеся телохранители возвращают его на место, а у Лены все внутри сжимается в предчувствии расправы. Она почти представляет, как Жнечков всаживает здоровенный кулак в Димкин беззащитный живот, заставляя согнуться от боли, но тот почему-то словно бы и не реагирует на этот Димкин выпад. Только внимательно смотрит на Лену, и на лице у него то ли отвращение, то ли совсем несвойственная ему жалость. Он кривится, а Лене кажется, что он придумывает какое-то оскорбление, чтобы еще сильнее унизить их с Димкой. Нет, не будет она никому жаловаться. Дима сам с этими придурками разберется, как только она вызволит его из их рук. А пока пусть пялятся. И даже на камеру снимают — пусть. Только бы не смотреть на это: на такую храбрость сил не хватает.
Лена скользит руками по бедрам, решая что снять следующим. Капроновые колготки, так плотно обтягивающие ноги, дают хоть какую-то защиту, их она, пожалуй, оставит на конец. А вот на груди только лифчик, и именно ему предстояло стать следующим предателем.
Лена зажмуривается — сильно, отчаянно, до слез — и нащупывает на спине застежку. Та застревает — или это пальцы не слушаются — и Лена безуспешно борется с ней, не замечая, что слезы уже вовсю текут по щекам. И неоткуда ждать защиты. И чей-то хриплый отвратительный голос только подтверждает эту беду:
— Помочь, Черёма? Ты только скажи!
Она вдыхает почти со свистом, но
