Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю я тебя не напрасно.
Каждая строчка, каждое слово, каждая буква в этих словах рассказывают о том, что я чувствовала к Паше. Я могла ждать его сколько угодно. Ждать… как Ассоль ждала Алые паруса. Вы знаете, мне почему-то жаль эту героиню Александра Грина, а еще жальче себя, потому что теперь мне придется ждать до конца жизни.
Я могла умереть за него, а вместо этого раз за разом умирала без него. Но тогда у меня была возможность воскреснуть. Сейчас меня лишили и этого.
Дело было зимой. Мы стояли на улице, я плакала (я в то время постоянно плакала), а Паша говорил. Говорил больно, словно кнутом бил:
— Если ты сейчас не уйдешь, то я тебя ударю.
Почему-то я ничуть не сомневалась в его словах, хотя он никогда не поднимал на меня руку.
— Ударь, — вдруг согласилась я. В тот момент мне действительно было плевать — пусть бьет меня, что угодно со мной делает, только не оставляет. Какая может быть гордость? Я давно положила свою гордость к его ногам. — Только не по лицу.
И глаза закрыла.
Не знаю, что именно все изменило — мои слова или мои слезы, но он очень нежно поцеловал меня, обнял, и я поняла, что он совсем не хочет меня обидеть.
Физически — да, он меня не трогал. А морально ломал, вбивал под плинтус, заставлял желать его до одури и грубо отталкивал. Ей-Богу, лучше бы бил!
У певицы Эльвиры-Т есть песня, в которой — дословно:
«Ты же смог меня приручить,
Всегда буду за тобой ходить…»
В этом, наверное, и кроется причина того, что у меня не выходит отделаться от этого не самого приятного чувства — другого объяснения я просто не вижу. Я действительно шла за ним, как слепой котенок — не понимала куда, зачем и нужно ли мне это вообще? Но если бы Паша и сейчас позвал меня за собой — я бы пошла. Долго бы думала, сомневалась, но пошла. За ним — куда угодно, хоть за полярный круг, хоть в самый ад. Как у других девушек получается? Захотела — полюбила, захотела — разлюбила… Я себя ощущаю ущербной, обделенной на их фоне.
И если раньше любовь к Паше приносила мне боль и счастье одновременно, то теперь только боль и еще более сильную боль, к которой я уже привыкла. Хотя кого я обманываю? Нет, не привыкла. В моей голове с годами все та же дурь — самое что ни на есть верное определение. Актуально так же, как и несколько лет назад. Мои тараканы в голове себе не изменяют, и через десять, двадцать лет назад мои чувства будут такими же острыми.
Таня как-то предположила, что Паше от меня нужны только физические потребности. Постель. Нет. Ему было мало моего тела, ему была нужна я целиком. Да, он сам был этому не рад, но он не умеет, как я, жить наперед. Он берет с избытком, не задумываясь, что будет потом. Ему было не важно, что после его постоянным уходов я каждый раз собирала себя по крупицам, плакала по ночам и искала новой встречи. Паша никогда под меня не подстраивался, когда как я ломала все свое расписание, все планы — ради того, чтобы увидеть его хотя бы ненадолго. Хотя бы на несколько минут.
Я ждала его возле кафе. Решив не пробивать выход взглядом, я отвернулась и, глядя на часы, решила позвонить маме — Паша должен был выйти через несколько минут.
— Привет, дочь, как у тебя дела? — мама была рада услышать мой голос. — Почему ты утром трубку не брала, когда я звонила?
— Я была на работе, — родительница прекрасно знает, что в детском саду у воспитателя выбор небольшой — либо следить за входящими вызовами в телефоне, либо за детьми. Но все же Пашкин звонок с предложением встретиться я уловила и даже успела ответить.
— Ты сегодня приедешь домой? — мы около недели не виделись, но уже успели соскучиться друг по другу.
— Нет. Я останусь в городе, — сказала и замерла: а вдруг у Паши настроение снова поменялось?
Неожиданно меня кто-то схватил за плечи и прижался сзади. Не нужно быть пророком, чтобы понять, кто это…
— Зачем тебе оставаться в городе? — с намеком спросил Паша, щекоча ухо своим шепотом — аж мурашки по коже побежали.
Я откинула голову ему на плечо и счастливо улыбнулась:
— Поеду к одному парню, — решила подыграть.
— Какому парню? Я его знаю? — продолжал шутливо изображать удивление Паша.
— Нет, но я могу вас познакомить. Уверена, вы найдете с ним много общего…
10
Когда Паша в очередной раз исчез с горизонта, я собралась с духом и пошла прямиком к Нине Владимировне с логичным вопросом: «Что не так…?» И после ее слов на меня будто ведро грязи вылили. Я никак не ожидала, что Пашина мать сможет говорить откровенные гадости о девушке собственного ребенка.
— Оставь моего сына в покое. Найди себе другого парня. Сравни его, проверь свои чувства, — настойчиво советовала Нина Владимировна.
— Я не хочу никого искать. Я Пашу люблю, — у меня даже голос задрожал — настолько неприятно слышать о себе подобные слова. Она меня что, проституткой считает?
— Почему ты его любишь? — Пашина мать пытливо посмотрела на меня.
Глупый вопрос. Почему человек любит другого человека? За красоту и прочие достоинства? Так Бриджит Джонс описывала в своих дневниках Дэниэла. Или вопреки доводам разума и всем недостаткам своего избранника? Так любили Ромео и Джульетта. Только вот Бриджит Джонс осталась как бабка из пушкинской сказки про золотую рыбку — у разбитого корыта, а в результате любви героев шекспировской трагедии погибло пять человек, да и сама любовь продлилась только три дня. Почему я люблю Пашу? Не знаю я! Необъяснимо, но факт.
— Просто так. За то, что живет, дышит…
— Мой сын — не тот, кто тебе нужен. А ты не нужна моему сыну.
— Стерва, — выдала Таня только одно слово, когда я ей все рассказала.
Сама же я пыталась понять, откуда в этой женщине столько пренебрежения и ненависти? Я тогда ничего ей не ответила. В голове вертелась тысяча слов, но если бы я хоть одно произнесла, то комнатный конфликт тут же перерос бы в мировой, где были бы задействованы психологическая служба, медицинская и Бог весть что еще. А я хотела спокойствия.
Нина Владимировна не имела никакого морального права говорить настолько гадкие и совсем необъективные вещи. Я не хочу быть Пашкиным адвокатом, но меня он выбрал сам. Пусть я покажусь мстительной, но очень надеюсь, что эта женщина расплатится за каждое сказанное в мой адрес слово.
А тогда я была, наверное, самой несчастной в мире. Даже несчастнее тех голодных детей в странах третьего мира, потому что их можно накормить. А Пашина мать сыграла похоронный марш на моих чувствах.
Появилась страшная мысль о том, что не хочу жить. Я уже понимала, что без Паши моя жизнь не будет полноценной. Нет, я, конечно, могла и есть, и пить, и дышать, и спать, но жить в самом настоящем смысле этого слова без Паши не получалось. Дура? Однозначно.
Я спилила вены… Очень хотелось избавиться от той раздирающей ломки, которая возвращалась ко мне каждый раз, когда мой любимый человек, ничуть не заботясь о моих чувствах, говорил те холодные, острые, словно иголки под ногтями, слова: «Катя, ты мне больше не нужна».
Теперь эта боль навсегда — хроническая, обреченная, которая не притупляется, не отступает. Я пытаюсь привыкнуть к этой боли. Я с ней просыпаюсь, я с ней засыпаю, понимая, что ничего не изменить.
— Катя, как ты можешь перестать ценить такой дар, как жизнь? — негодовала Таня, гладя меня по забинтованной руке. — Тем более из-за какого-то козла! Это глупо, ведь мир не остановился на Паше!
— Я не могу без него…
Слезы текли больше не от осознания, что еще вчера я была в шаге от смерти, и только вовремя подоспевшая Таня спасла меня.
— Что в нем такого особенного? Почему ты так страдаешь?
И я рассказала. Мой монолог потряс даже вошедшего незаметно в комнату и остановившегося у двери Ивара — и было от чего. Так чувственно и эмоционально не смогут сыграть даже МХАТовские актрисы, а у меня тут не сцена. У меня тут жизнь со всеми ее вытекающими… Я с каким-то диким, неконтролирующим отчаянием говорила о том, что Паша мне очень дорог, что любовь к нему не угаснет никогда, что для меня не существует других вариантов…
