в глаза.
– А я знала, что так и будет, Оля, знала. По глазам твоим видела. Любовь часто ходит с ненавистью по одному лезвию. Обе режутся, истекают кровью, но ни первая, ни вторая друг без друга не могут. И да…из-за тебя. Цыганский барон бредит тобой. Я никогда не видела такой страсти. Она пугает. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
– Я его просто чувствовала, Мира…понимаешь? Разум не узнавал, а здесь, – прижала ладонь к груди, – здесь я чувствовала, что знаю его…помнишь цыгана, там в нашем доме? Того, что приезжал ко мне…того, о котором я запретила вспоминать и побила тебя, когда ты…когда ты сказала, что он погиб и больше никогда не вернется.
– Помню…как же не помнить. Нам обеим это помешательство могло стоить головы. Я молилась, чтобы это прекратилось. Твой отец никогда бы этого не принял и с меня бы шкуру спустил.
– Это он, Мира….Ману Алмазов – это тот цыганский мальчик.
Я сама до сих пор не верила до конца. У меня в голове не укладывалось, что это один и тот же человек. И лишь сегодня я окончательно в этом убедилась, когда он смотрел на меня с тем же тоскливым отчаянием, как и в то утро, когда покинул меня навсегда.
Раздались короткие удары в дверь и затем несколько сильных. Мира кинулась открывать. Савелий принес с собой запах крови и мороза. Стряхнул снег с черных волос и с воротника куртки. Поставил на пол мешок и подвинул его к нам носком сапога.
– Переодевайтесь. Вся деревня на ушах, таборные рыщут по лесу. Вас ищут в каждом углу и подворотне. Здесь мужская одежда. Иначе мне вас не провести по деревне. Останавливают и досматривают каждую особу женского пола от десятилетней девочки до старухи.
Я бросила взгляд на Миру и снова посмотрела на Савелия.
– Выйди. Мы переоденемся.
– Склад заброшен, и мне нельзя привлекать лишнего внимания, стоя у ворот.
А потом усмехнулся, увидев мое замешательство.
– Я отвернусь. Но вы мне интересны не более, чем прошлогодний снег. Меня кастрировали ещё в десятилетнем возрасте.
– О, боже, – сорвалось с губ непроизвольно.
– Вашу жалость оставьте при себе. Мне она не нужна. Такое решение принял мой отец в свое время. Потому что мать понесла от другого мужчины. Он узнал об этом и отрезал мне пенис. Но я никогда об этом не сожалел. Член мешает думать, а полные яйца быть трезвым. Я рад тому, что мой мозг всегда хорошо работает и ничто его не туманит, ни одна юбка.
Отвернулся, а я судорожно вздохнула, услышав его жуткие откровения. Какой ужас. Кто это мог с ним сделать? Совсем с ребенком? Мальчик – продолжатель рода, а лишение мужского достоинства равносильно убожеству. Зачем отомстил ребенку, мог наказать мать, любовника, но при чем здесь невинное дитя? Мне никогда не понять такой жестокости.
– Переодевайтесь. Времени слишком мало.
Мы лихорадочно сбрасывали одежду, дрожа от холода и стуча зубами. Мира помогла мне завязать поясом спадающие штаны, надеть теплые вязаные вручную носки и натянуть сверху огромные сапоги. Сложнее было с рубахой и жилетом. Я тонула в них. Мы обмотались веревками, чтобы хоть как-то удержать их на себе. Шерсть скатывалась с плеч, жилет распахивался на груди. Рукава пришлось закатить, а низ рубахи доставал мне до колен.
– Прячьте получше ваши волосы, Ольга. Пригладьте их жиром. В мешке есть сверток с банкой топленного сала.
– Совсем ополоумел? Как я его потом с её волос смывать буду? Там, куда ты нас ведешь, будет такая возможность?
– Одна прядь выбьется, и мы пропали. Эта ошибка будет стоить жизни нам всем.
– Мажь, Мира. Да пожирнее. – зажмурилась от едкого тошнотворного запаха сала, – надо будет – вообще обрежем.
– Твои волосы слишком бесценны, чтобы их обрезать. Не смей даже думать об этом.
– Быстрее. Скоро начнут шерстить и здесь, и мы не сможем пройти. Людям выдали якобы убийцу мальчика. Ману сделал это ради вас. Народ повалит со всех сторон. Все жаждут смерти палачам Василя. Если бы мог, я бы принес им вашу голову, чтобы спасти моего барона, но его воля для меня закон. Я выполню любой его приказ…но будь моя воля.
Савелий выделил последние слова, а я вздернула подбородок, морщась от боли, когда Мира тянула волосы, смазывая их вонючей дрянью. Она повязала мне на голову платок и натянула шапку из меха по самые глаза.
– Я не стану перед тобой оправдываться, цыганский пёс. Но я не убивала мальчишку, и мне плевать, веришь ты мне или нет. А насчет моей головы, я бы тоже не отказалась видеть твою верхом на пике с выклеванными глазами. Когда-нибудь моё желание исполниться.
– Или моё – глухо ответил он, – когда-нибудь вы оступитесь, и я буду первым, кто вонзит нож вам в сердце. Мне хватит просто взгляда Ману.
– Тебе бы шарф на лицо, – прервала нас Мира, – Ты не похожа на мужчину. Даже на юношу не похожа.
Савелий, не оборачиваясь, швырнул Мире свой шерстяной шарф, и та обмотала его вокруг моего лица. Сама она походила на мальчишку-подростка, утопая в огромном плаще и шерстяной жилетке.
– Мы готовы, – сказала она и накинула на голову капюшон. Цыган обернулся и осмотрел нас с ног до головы. Презрительно усмехнулся.
– Сойдет. Сольетесь с толпой, на вас даже внимания не обратят. Нам главное мимо площади пробраться. Голос не подавать, по сторонам не оглядываться. Просто идете за мной, ясно?
– Ясно, – ответила я. – пошли, пёс.
Я металась из угла в угол по небольшой уютной комнате, сильно отличающейся от огромных помещений огромного дома в Огнево. Но мне не хотелось здесь ничего рассматривать. Я не могла найти себе места, представляя, что сейчас творится ТАМ. Мне казалось, я с ума схожу. Люди моего отца устроили резню, напали на цыган. Я видела это собственными глазами, когда мы убегали. Вот чего еще опасался Ману, когда хотел убрать меня подальше из Огнево. Он знал, что будет бойня.
Мира помогла мне принять ванну и я, кусая губы, ждала, пока она смоет с моих волос вонючий жир, ототрет с меня всю грязь. После побега я просидела в яме, а затем в каком-то подвале, потом на складе, и Мира причитала, оттирая мое тело жесткой губкой, а я дрожала от ужаса и неизвестности. Мне казалось, меня раздерет на части, пока я не узнаю, что происходит в Огнево. Да, это из-за меня. Проклятый Савелий прав. В очередной раз я
