положил руки мне на плечи, наклонившись, чтобы поцеловать меня в лоб.
— Как ты себя чувствуешь?
Незрелой. Разбитой. Напуганной.
— Отлично. И проголодалась, — солгала я. — Мама упоминала мой любимый соус со шпинатом и артишоками ранее. Звучит довольно аппетитно. — Это звучало ужасно, но я лучше заставлю себя проглотить какой-нибудь соус, чем позволю родителям узнать, что Лео находится в моей спальне.
— Тогда мы пойдем в магазин. — Она кивнула, подходя и становясь позади папы. — Чего еще ты хочешь?
— Все, что вам понравится, ребята. Может быть, немного имбирного эля.
— Я куплю еще соленых крекеров на завтрашнее утро.
— Спасибо. А я, пожалуй, вздремну.
— Хорошая идея, Лютик. — Папа притянул меня в объятия. — Мы вернемся. У дома Люка стоит мотоцикл, наверное, один из тех Цыган, так что оставайся внутри, ладно?
— Хорошо. — Если бы только он знал, кому принадлежал этот мотоцикл и почему он оказался в квартале.
Скоро. Я скоро расскажу им. Но в этот момент я сделала глубокий вдох, вдыхая папин одеколон с древесным запахом, который мама покупала ему на каждый день рождения, и позволяя ему успокоить некоторые страхи. Моя жизнь разваливалась на части, но, по крайней мере, у меня были замечательные родители.
Хотя они должны были быть разочарованы. Если я была разочарована в себе, то им должно было быть стыдно. Что они скажут своим друзьям и нашей большой семье? Как я буду смотреть кому-либо в глаза на следующей встрече семьи Клайн?
Боже, я облажалась. Как я могла быть такой глупой? На глаза навернулись слезы, но я сморгнула их.
Папа отпустил меня и протянул маме руку.
— Пойдем, Лепесток Розы. По дороге я хочу выпить кофе со льдом.
Мама взяла его за руку, улыбнулась мне, затем позволила папе проводить ее в гараж. Я ждала, прислушиваясь, пока они не выехали задним ходом и дверь за ними не закрылась. Затем я проглотила комок в горле и пошла в свою спальню, обнаружив Лео стоящим посреди комнаты.
Он не пошевелился, когда я вошла. Он уставился на пробковую доску над моим маленьким столом, ту самую, к которой я прикрепляла странички для заметок и фотографии.
— Что это? — спросил он.
— Доска видения (прим. ред.: доска видения — это инструмент, который помогает прояснить, сконцентрировать и сохранить внимание на конкретных целях жизни. Это доска, на которой с помощью изображений представляется то, чего на самом деле хочет человек, его мечты и желания).
— Что такое доска видения?
Я подошла к кровати и рухнула на край, слишком уставшая, чтобы вести этот разговор стоя. Я не спала по понятным причинам и потратила свои запасы энергии этим утром.
— Это способ систематизировать цели. Защитить докторскую диссертацию. Вот почему там фотография выпускной шляпы. Цитаты людей, которых я нахожу интересными. Люди, о которых я бы написала книги.
— Ты пишешь книги?
— Нет, я учусь. Или… училась. Я получаю — собиралась получить — степень магистра истории. Во вторник утром у меня встреча с моим научным руководителем, я собираюсь отказаться от участия в программе. — Не тот разговор, который я хотела бы вести.
Лео отошел от пробковой доски, и я проследила за его взглядом, блуждающим по комнате.
Здесь мало что изменилось с тех пор, когда я была подростком. Над маленьким телевизором, расположенным в изножье кровати, была полка, на которой хранились мои некогда любимые безделушки. Расписанные вручную чайная чашка и блюдце, которые подарила мне моя бабушка перед смертью. Засушенный букетик с моего выпускного бала. Браслет дружбы от подруги, с которой я не разговаривала со студенческих лет.
Рядом с полкой был ряд крючков для ожерелий, на которые я когда-то вешала свои украшения. Сейчас она почти пустовала, потому что большинство моих ожерелий висело на таких же крючках в моем доме в Миссуле.
Рядом с моим окном висел плакат с блестящей бабочкой. Рядом со мной лежал потрепанный плюшевый мишка, который был у меня с детства.
Завтра я, вероятно, буду оскорблена тем, что Лео Уинтер стоял в моей школьной спальне, но в данный момент у меня не было на это сил.
— Ты выросла здесь? — спросил он, засовывая руки в карманы джинсов, оставаясь в центре открытого пространства. Напряжение исходило от его мускулистой фигуры, делая воздух тяжелым и холодным.
— Вроде того. Мама и папа были первыми, кто начал строить на этой улице. Мы переехали, когда я училась в младших классах. До этого мы жили рядом с начальной школой. А что насчет тебя?
— Да, я тоже вырос здесь. Жил в трейлерном парке рядом с Сандейл-роуд.
Я кивнула, не уверенная, что сказать и куда смотреть. Я решила держать рот на замке и пялиться на плюшевый кремовый ковер. Мама взбесится, если узнает, что Лео был здесь в своих потертых ботинках. У нее было строгое правило — не ходить в обуви по ковру.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Двадцать четыре. А тебе?
— Тридцать два.
Почему это было похоже на собеседование при приеме на работу?
— Итак, ты бросаешь учебу.
— Да. — Я поперхнулась этим словом. Осознания и признания этого было достаточно, чтобы мои глаза наполнились слезами. — В этом есть смысл. Мне нужно вернуться домой. Здесь все более доступно, и если мои родители будут рядом, мне будет легче, когда ребенок…
Это слово прозвучало в комнате как бомба замедленного действия. Если раньше Лео был напряжен, то теперь он практически вибрировал.
— В любом случае… Да, я брошу учебу, — сказала я, прочищая горло. — От моей дипломной работы меня отделяют одна летняя сессия и осенний семестр. Но я никак не могу работать и учиться. Я и так выживаю на студенческие ссуды. Моя стипендия… — Я подняла взгляд только для того, чтобы увидеть, что Лео смотрит в стену с отсутствующим выражением в глазах. — Неважно.
Его не волновало, что был шанс, что мне придется вернуть свои стипендии. А учитывая рынок труда для специалистов по истории в Клифтон Фордж, я сомневалась, что работы, которую я могла бы получить, будет достаточно, чтобы позволить себе что-то еще, кроме аренды, еды и вещей для ребенка.
— Когда? — Он махнул рукой в сторону моего живота.
— Точно не знаю. Я еще не была у врача. Я узнала буквально три дня назад. Но предполагаю, что в марте.
Он кивнул и опустил взгляд на ковер. Мама пропылесосила, пока я была в кафе, и ботинки Лео оставили следы на мягком ворсе.
— Это… — вопрос замер у меня на губах. Почему с ним было так трудно разговаривать? В тот вечер в «Бетси» было не
