Каринка, не вставая, протягивает рисунок. Сползаю к ней на пол, стою на коленях. На рисунке самолёт, внизу город, солнце в углу. — Это ты везёшь людей на море!
Краем глаза замечаю: Агата напряглась. Губы поджала. Что не так с морем? Бросает в жар — узнала?! Бред. Да ну на хуй. Нет. Не могла узнать. А если бы узнала, давно б скандал закатила. Вышвырнула из дома. Голова кругом. Руки дрожат, рисунок в них прыгает. Выдох-вдох. Просто догадка.
— Нарисуй маму, — говорю и поднимаюсь. Вздыхаю: так думал — взгляд пустой, завис над книгой. Что же у тебя в голове, масяня моя? Недолго терпеть осталось, завтра ужин с родителями.
Выхожу на балкон, окна открыты. Соседние дома светятся сотнями огней, за каждым — своя история. Моя как со страниц романа про предателей сошедшая. Моногамностью никогда не отличался, но короткий перепих на стороне и жена — это разное. Жена — это про семью, общие планы и будущее. Перепих остаётся перепихом. Только Лялька… давно тоже семьёй стала, странной, но семьёй. Терять не хочется.
Кот ещё мой. Каждый взгляд на сына — в груди щемит. Люблю детей, горжусь ими. Что будет, когда узнают? Узнают же когда-нибудь. Кот точно узнает, что у папы другая семья. Ненавидеть будет? Презирать? Или поймёт, что такое тоже случается? Я же не бросил, не ушёл. Рядом. Как умею и могу. Но рядом. Почему нельзя как в Эмиратах? Поселил жен в гарем, ходишь к каждой по очереди, подарки одинаковые, золото, там, шмотки, машины. И все счастливы.
Может, зря Ляльку с Котом перевёз? Может, надо было оставить всё как есть, видеться реже, в конце концов исчезнуть, остаться алиментами и только. Ну нет! Они мои, оба! Вот бы Каринку с братом познакомить… Они так похожи на меня.
Тихо прикрывается дверь. Агата подходит, становится рядом, почти касаясь плечом. Желание обнять накрывает, но держусь. Страх, что оттолкнёт, отчётливо сворачивается в животе.
— Скажи, ты когда-нибудь… — Агата обрывает сама себя, судорожно выдыхает.
— Что? — цепляюсь за фразу, только бы молчать перестала. — Что, мась?
Ускользает. Стоит рядом, но я её не чувствую.
— Агата, что у нас происходит?
На глазах блестят слёзы. Яркие, градинами катятся по щекам. Опять. Почему стала так часто плакать? Неужели всё-таки из-за меня?
— Ты когда-нибудь меня любил? — спрашивает сдавленно. Но смотрит твёрдо, хотя продолжает плакать.
— Почему ты спрашиваешь? — во рту пересыхает. Сердце так колошматит, что не удивлюсь, если прямо сейчас взорвётся. Внутри становится пусто, как при отрыве от земли. Только я не взлетаю — пикирую вниз на бешеной скорости. Агата громко сглатывает. Вытирает слёзы. Расправляет плечи и словно становится выше.
— Ответь.
— Что за бред, конечно любил. И люблю. Тебя и Каринку очень люблю. Мась, — беру ледяные ладони, сжимаю в своих. — Ты чего?
Она смотрит так, что хочется самого себя на куски резать, только бы перестала. Презрение, недоверие, боль? Чего больше — не разобрать.
— Ма, па, посмотрите, что я нарисовала, — Каринка протискивается между нами, гордо показывает рисунок: мы втроём перед самолётом. С чемоданами и улыбками. — Это мы летим на море! Мы же полетим, да?
Агата вымучено улыбается. Отпуск. На следующей неделе они должны улетать, я — через три дня, потому что… Ляльке обещал.
— Полетим, Кариша, обязательно полетим. — Агата гладит по голове, вторую руку опустила.
— Нас же папа повезёт? С папой летать не страшно.
— Конечно папа, — отвечаю, и тоже руку не её голову опускаю. Накрываю пальцы Агаты. Она их моментально убирает. Если завтра меня переведут, их рейс может стать моим первым: Москва-Пхукет.
— Поздно уже, — выдыхает Агата. — Пойдём купаться и спать.
Остаюсь один, голове непрерывный гул. Она знает. Она всё знает. Похуй, как, но узнала. Блядь. Губы дрожат, с силой тру их. Блядь-блядь-блядь. Геолокацию посмотрела? Увидела, что в одно и то же место часто ездить стал? Мудила ебаная! Какого хуя сюда их приволок?! Колотит от злости. Что ей сказать? Как оправдаться? Такое прощают вообще? Хуй там. Я бы не простил.
Выхожу из балкона, когда голоса затихают. Не могу сейчас в глаза Агате смотреть. Понятно всё и сразу становится. Только… не бьётся что-то. Её первая истерика разве не раньше случилась, чем я Ляльку с Котом перевёз? Как много ей известно? Если только про Ляльку, шанс на прощение есть. Не хочу Агату терять. Не хочу, и всё тут. Не в борщах и чистых трусах дело. Оказывается, дорогая она. Необходимая.
Когда из детской выходит, жду. Стою посреди гостиной, дышу часто. Она не сказала, догадку не подтвердила, но как там говорят: на воре и шапка горит? Если я сейчас признаюсь, а речь о другом шла? Лучше по классике — говори, что виноват, а там она сама решит, в чём. Подхожу ближе — смотрит настороженно.
— Я люблю тебя, — говорю, ведя по щеке кончиками пальцев. — И что бы ни случилось, не разлюблю. Не брошу. Не смогу без тебя. И без дочки.
Она усмехается жуткой ледяной улыбкой. Презрительно приподнимает губу.
— Ты бы со стороны себя послушал. Самому не противно? — говорит тихо, но голос дрожит. — Без неё ты тоже не можешь? И без сына.
Её слова прилетают бревном по голове. В глазах темнеет — короткое замыкание. Ноги складываются, падаю на колени. Обнимаю её ноги, утыкаюсь в живот. Глотаю воздух часто, судорожно. Что сказать? Что-что-что? Прощения просить? Всё уже случилось. И не вчера, не год назад. Почти шесть на две семьи живу. Жил.
— Завтра сходим на ужин, — говорит она ровно, — родителям пока говорить не будем. Я их подготовлю. Снимешь мне квартиру на время. Потом сама за неё платить буду. Когда родителям скажу, займёмся разводом.
Всё это время почти не дышу. Хватаюсь за неё, родную, любимую, и от осознания, что потерял, уши закладывает. Агата с силой расцепляет мои руки, обходит, скрывается в спальне. Остаюсь стоять на коленях посреди гостиной. Провалился в воздушную яму, а выбраться из неё не могу.
Агата
Думала, будет хуже. Боялась, что не сдержусь, разревусь, спрошу: За что? За что ты так со мной, почему? Самый близкий и так жестоко. Просто за что? Из тела будто кости вытащили, мышцы в фарш прокрутили. Едва передвигаю ногами, подхожу
