— Разумеется, но все же… — нерешительно произнес Гино, достав из кармана носовой платок, чтобы вытереть вспотевший лоб. — Может быть, все-таки позвать эксперта? Ведь речь идет о единственном экземпляре. Если вы захотите подать жалобу, мистер Вольф…
— Уверяю вас, я не буду подавать никаких жалоб, уважаемый месье. Бокала нет и никогда больше не будет. Формула была утеряна, когда я закончил работу над ним, но подобные злоключения придают пикантности и загадочности нашему искусству. Стеклоделы должны постоянно изобретать что-то новое, не правда ли, мадемуазель Гранди?
Во взгляде Андреаса читалось восхищение. Они понимали друг друга без слов, и хотя судьба разводила их в разные стороны, никто и никогда не сможет отнять у них эту жизненную силу, которая принадлежала только им.
На губах молодой женщины мелькнула улыбка.
— Я бы даже сказала, что это смысл нашей жизни, месье Вольф.
Гино, мужчина с круглым животом, выпирающим из-под двубортного пиджака, и побагровевшим лицом, вздохнул с облегчением, поняв, что инцидент исчерпан и не повлечет за собой неприятных последствий.
Он сделал знак охраннику отойти в сторону.
— Ну что ж, раз вы так говорите… Очень жаль, что все так вышло, но что сделано, то сделано, вы правы. К счастью, мы можем восхищаться вашими гравюрами на стенде Монфоконского хрустального завода, месье Вольф.
Он прочистил горло.
— Уважаемые дамы и господа, вы можете продолжить осмотр выставки, — громко сказал он, жестами призывая всех разойтись. — Приносим извинение за этот неприятный инцидент, мы сейчас тут все уберем. Прошу вас, господа…
Андреас, видя, как Ливия уничтожает его работу, особенно остро ощущал в это мгновение, насколько сильно любит ее. Он пожирал ее глазами, тело его дрожало от возбуждения, и он спрашивал себя, как можно так страдать, теряя человека, который, по сути, никогда тебе не принадлежал.
Когда он видел ее в последний раз, она покинула его объятия потерянная и ни в чем не уверенная. Он еще помнил выражение замешательства на ее лице, когда она стояла перед ним в коридоре того убогого отеля, куда ему было так стыдно ее приводить. Он тогда попытался ее успокоить, сам чувствуя себя неуверенно. Во время их встреч, когда они любили друг друга, он порой опасался ее разрушить, поскольку никто из них двоих не мог совладать с этим вихрем страсти. Он думал, что она слишком молодая, слишком хрупкая, чтобы вынести то, что на самом деле больше напоминало наказание, но она вновь и вновь возвращалась к нему, и это тешило его мужское самолюбие.
В моменты помутнения рассудка Андреас принимался мечтать о том, чтобы она осталась рядом с ним навсегда. Лежа ночью без сна, он вдохновенно воздвигал воздушные замки, но как только в сером утреннем свете открывалась реальность без прикрас, он чувствовал, как его тело охватывает холод, сдавливая сердце. Ему нечего было ей предложить, кроме своего гнева, кроме существования, где все нужно было отстраивать заново, и где ей не было места.
Увидев ее этим вечером, стройную, в элегантном платье, вырез которого открывал ее ключицы, на высоких каблуках, разъяренную и восхитительную, прекрасно владеющую собой в этом мире хрусталя, который тек и в ее венах, он понял, что зря боялся за Ливию Гранди. В ней было нечто непобедимое, напоминавшее ему его сестру.
Когда он вместе с другими парнями отправлялся на фронт, их провожали целомудренные кроткие девушки, порой капризные и беззаботные, которые восхищались ими и слушались их по той простой причине, что они были мужчинами и знали ответы на все вопросы. Новоявленные солдаты увезли с собой их маленькие черно-белые фотографии, которые вскоре измялись и засалились от их темных от грязи пальцев, несмотря на бережное обращение. Вернувшись домой, оставшиеся в живых бойцы встретили уже взрослых женщин.
— Почему, Андреас?
Ее голос прозвучал очень тихо, и поначалу он решил, что это ему послышалось. Он обернулся и увидел, что она стоит рядом с ним. Он удивился, поскольку был уверен, что она растворилась в толпе. В очередной раз она застала его врасплох.
Андреас долго молча рассматривал ее, сердясь на себя за то, что так истосковался по ней. Он подумал, что Ливия была единственным человеком, который смог пробить защитную броню его уверенности. Кем он был рядом с ней?
— Я опасался этой минуты. Не знал, что ты скажешь, как отреагируешь.
Он различил в ее прозрачных глазах нечто, похожее на участие, и это было хуже, чем гнев, злость или презрение. Похоже, она действительно хотела понять. Но что это могло ей дать? Разве она не победила? У него не получилось быть с ней на равных. Он злился на нее за то, что она еще находила в себе силы интересоваться им, тогда как должна была ненавидеть. «Вместо любви мне достанется дружба», — не без горечи подумал он, и, как ни странно, именно это ранило его больше всего.
— Почему, Андреас?
— Как ты уже заметила, я потерпел неудачу, — язвительно произнес он. — Видишь, они умеют только гравировать, — он вытянул перед ней руки.
— Да, у тебя ничего не вышло, и я этому рада. Это избавляет меня от необходимости выступить против тебя. Марко Дзанье уже рвется в бой, но это ни к чему, потому что твоя работа — лишь жалкая имитация. Надеюсь, ты понял, что твой бокал не имел права на жизнь. И все же я хочу знать, почему ты это сделал, Андреас.
Он наклонился к ней, приблизив вплотную свое лицо к ее лицу, но она не сдвинулась с места. Его это не удивило, поскольку она никогда не отступала.
— Что ты хочешь услышать, Ливия? Что именно доставило бы тебе удовольствие? Готового объяснения нет. Возможно, это было всего лишь искушение. То самое, о котором мы упоминаем в молитвах, заклиная избавить нас от него, это пресловутое искушение, от которого нужно бежать, как от чумы. Ты ведь тоже его испытывала?
Он смотрел на нее вызывающие, потому что не хотел открывать ей глубину своего отчаяния. Она скептически улыбнулась и тряхнула головой, чтобы показать ему, что она все понимает. Несколько прядей выбились из ее прически. «Ничто и никогда не сможет их удержать, — подумал он. — Ни заколки, ни сетки».
— В таком случае, надеюсь, ты хотя бы получил удовольствие, работая с чиароскуро, такое же удовольствие, какое я испытала с тобой.
Он пару секунд смотрел на нее, сбитый с толку, затем рассмеялся.
— Ты всегда оставляешь за собой последнее слово!
Но неожиданно лицо Ливии изменилось, на нем появилось волевое и твердое выражение, скулы заострились.
— Я не шучу, Андреас. Ты наверняка догадываешься, что я очень разгневана. Я не знаю, как ты обнаружил мою тетрадь, возможно, рылся в моей сумке за моей спиной, но этого я не хочу знать.
