Она сделала небрежный жест рукой. Он подумал, что любое движение этой женщины было чувственным. И понял, что любовь может сводить с ума.
— В любом случае это тебя недостойно, но меня утешает мысль, что во все века воровство было оружием стеклоделов. Так что, в некотором смысле, это была честная борьба. И потом, себя я тоже считаю виноватой, поскольку не смогла уберечь красную тетрадь.
Андреас пожал плечами. Следовало хоть как-то объяснить ей все это.
— Прошлой осенью мне нужно было представить работу на выставке в Мюнхене. Я должен был создать нечто необычное, чтобы убедить организаторов направить меня сюда, поэтому я решил рискнуть. В Баварии пока нет хрусталя нужного качества для интересующих меня гравюр. Но только что я сказал правду. Я сжег формулу и позаботился о том, чтобы никто в мастерской не знал точного состава. Так что не волнуйся, тайна Гранди снова принадлежит тебе.
Андреас почувствовал, как молодая женщина расслабилась, и понял, как искусно она скрывала волнение. Он схватил ее за руку, словно опасаясь, что она может пошатнуться.
— Теперь моя очередь задать тебе вопрос, Ливия. Ты не ответила на мое письмо, — выдохнул он, злясь на себя за то, что выдает свою слабость, но ему необходимо было знать. — Мне пришлось срочно уехать, потому что моя сестра была при смерти, но я надеялся, что ты хотя бы напишешь мне.
Она отстранилась, рассеянно потирая место на руке, которого он коснулся.
— Я ничего не получала. Должно быть, его перехватила Элиза. Она постоянно следила за мной… Когда я пришла в отель, ты уже уехал. В тот момент я разозлилась на тебя за то, что ты поступил так без всяких объяснений, но потом подумала, что так даже лучше, и у тебя на это должны быть свои причины. Затем мне пришлось уехать в Венецию. Нужно было спасать мастерские, и ни о чем другом я больше не думала.
Ее взгляд затуманился, и ему стало интересно, все ли венецианки обладали такой же способностью к отрешенности. О мужчинах Светлейшей говорили, что они не сентиментальны, а прежде всего результативны. В любви женщины им ни в чем не уступали. Между тем он испытал слабое удовлетворение при мысли о том, что ни один мужчина никогда не займет первое место в сердце Ливии Гранди. До последнего дыхания она будет предана своим мастерским. Он понимал ее, потому что когда-то сам был таким же. И вновь утрата его мастерской в Богемии отозвалась болью в сердце.
— Наверное, так и правда лучше, — тихо произнес он.
Внезапно Андреас почувствовал огромную усталость. Он задыхался среди окружавших его громких голосов, яркого света, гримас возбужденной толпы. На лбу выступили капельки пота.
Он не знал, куда подевалась Ханна. Возможно, она потерялась среди этих толкающихся людей? Он подумал, что должен ее отыскать, убедиться, что с ней все в порядке, в то же время понимая, что ни Ливия, ни его сестра не нуждаются в нем.
Он вдруг почувствовал себя таким одиноким, что у него перехватило дыхание.
— Мне понравилась твоя работа. Вы обязательно получите высшую награду. Мастерские Гранди возродятся из пепла, это очевидно. Я поздравляю тебя, Ливия, поскольку знаю, как для тебя это важно. Мне также известно, скольких тебе это стоило трудов. Возможно, именно это нас и спасет? Прости, но сейчас мне нужно идти. Ты ведь понимаешь…
Ливия молча смотрела на него. Он в последний раз вгляделся в ее лицо, чтобы запечатлеть его в памяти, затем склонил голову в знак прощания. Она провожала глазами его высокий силуэт до тех пор, пока он не исчез в соседнем зале.
Конечно, она все понимала и сердилась на себя за то, что была взволнована больше, чем ей этого хотелось. Кровь медленно струилась по венам. Андреас этого не знал, но она подарила ему частичку себя, и это была не любовь, но что-то гораздо более неуловимое: сама ее сущность.
Прислонившись к стойке, укрывшись за одним из растений с пышной зеленой листвой, которые служили временным декором, Франсуа наблюдал, как Ливия смотрит вслед удаляющемуся Андреасу Вольфу. Он подумал, что бы сказал любовник его жены, если бы узнал, что его боевой товарищ выжил в советских лагерях для военнопленных.
Ливия попросила его подождать, но он, не колеблясь, ее ослушался. Он держался на расстоянии, но все видел, готовый вмешаться, если жене потребуется его помощь.
Как он понял, что Вольф был ее любовником? По этой незримой связи, возникающей между телами, которые когда-то отдавались друг другу? По нервному напряжению, охватившему их, когда они разговаривали друг с другом вполголоса? Возможно, просто любящий человек чувствует это интуитивно, всей своей кожей и сердцем.
Тогда, в Меце, он догадался, что Ливия от него что-то скрывает. В ней появились едва заметные перемены, в ее походке, в сиянии взгляда, в плавности жестов, но изменилось также ее отношение к нему, которое стало напоминать скрежет ногтей по стеклу. Он решил ничего не выяснять. Из малодушия? Возможно. Но больше всего потому, что боялся услышать ее ответ. Он не думал, что получит от Ливии то, на что он рассчитывал, то есть откровенную ложь, сказанную глаза в глаза. Нет, она была слишком дерзкой, чтобы поступать как все. Скорее всего, она сказала бы ему правду, которую он не смог бы вынести. Существуют тайны, которые лучше оставлять при себе, поскольку чаще всего правда приносит облегчение лишь тому, кто ее открывает.
Ему достаточно было повернуться, чтобы увидеть стенд Монфоконского хрустального завода, на котором были представлены канделябры в полтора метра высотой, украшенные хрустальными подвесками и гирляндами, а также три вазы, расположенные на самом видном месте, в середине стенда, на тонких металлических стойках.
Вокруг него зашумела толпа, словно хищник, почуявший добычу. Франсуа увидел приближающегося господина Гино. Он знал, что организаторы выставки решили распределить несколько высших наград в вечер торжественного открытия, чтобы привлечь большее количество посетителей и заманить журналистов.
Маленький лысый мужчина суетился, размахивая листками бумаги и раздавая указания своим сотрудникам, которые пытались разместить каких-то людей, по всей видимости, важных особ. Несколько репортеров с фотоаппаратами были приглашены в специально отведенное для них место, откуда было удобнее снимать.
Удовлетворенный результатом, господин Гино поднялся на небольшое возвышение, которое установили возле стенда.
— Уважаемые дамы и господа, могу я попросить вас уделить минуту внимания? — призвал он собравшихся, подняв руки, словно дирижер оркестра.
Посетители и гости послушно замолчали, и в зале повисла тишина, едва нарушаемая шумом голосов, доносившихся из других залов.
