— Примешь душ, поешь, и отвезу тебя домой, — заверил Горский, и тогда в протянутую ладонь его легла Аринина ладошка.
Глава 40
Горский привел ее в номер и тут же, как и обещал, отправил в душ. Самое время позвонить в ближайший ресторан и заказать что-нибудь к позднему ужину, но вместо этого он вдруг поймал себя на том, что как мальчишка в пубертате стоит сейчас под дверью и… прислушивается.
Арина даже дверь на защелку не закрыла. Неужели совсем перестала видеть в нем мужчину? Или же настолько устала, что попросту забыла запереться, отвыкнув от мужского соседства? А, может, она вовсе не против, если он зайдет?
Он вдруг отчетливо представил, как сейчас за дверью его жена неспешно расстегивает пуговички, снимает с себя рубашку, стягивает юбку… За дверью послышался шум воды, а разгулявшееся воображение в красках нарисовало, как струйки бегут по ее телу, обволакивая, обнимая… Вместо него. Горский смотрел на дверь в ванную, помня, что она не заперта, и так хотелось войти… Он почти на сто процентов уверен, что случись это — Аринка посмотрела бы на него испуганно, прикрыться попыталась бы… Тогда бы он подошел, прямо в одежде шагнул бы к ней под воду и просто начал бы целовать, пока стыд ее не отступил бы, пока руки ее не обняли б его за шею, пока губы упрямые, гордые, не начали бы с жадностью отвечать на его поцелуи. Горский замотал головой, гоня совсем уж неприличные мысли о том, что было бы потом — он все-таки обещал накормить свою жену, а не совратить. Неохотно отойдя от двери, он достал телефон.
Из душа Арина вернулась заметно взбодрившейся. С интересом посмотрела она на Горского — он сидел на диване у окна перед маленьким столиком, на котором уже лежало что-то очень ароматное и наверняка очень вкусное. На полу, не уместившись на столе, стояли ваза фруктами, какие-то десерты, вино… Кутаясь в гостиничный халат, Арина подошла и уселась рядом с мужем.
— Прости, но из готового была только пицца, — чуть ли не извиняясь, проговорил Горский, — остальное пришлось бы долго ждать. Но если хочешь, поехали в ресторан.
Арина покачала головой и покосилась на тонкие кусочки итальянского лакомства.
— Не хочу. Сто лет уже пиццу не ела… С креветками, что ли?
— Как ты любишь, — улыбнулся Горский, заметив ее искренний интерес вкупе с голоднющими глазами. — Надеюсь, твои предпочтения не сильно изменились?
— Креветкам и кофе с пеночкой останусь верна до конца своей жизни. Горский, я не верю, что ты помнишь, что я любила двадцать лет назад.
— Не верь. А я все помню.
— Не верю. Я скорее поверю, что ты завел шпиона в моем окружении, — упрямо заявила Арина и потянулась за кусочком. — Ммм…
С превеликим удовольствием съела она кусочек, а следом — еще один. Невероятная вкуснятинка! Нежная, хрустящая, с креветочками! И плевать Арине, что выглядит она сейчас как сбежавший с голодного края хомяк — уминала лакомство и даже не замечала, как с улыбкой разглядывает ее Горский. Не до него. Подождет!
А он, даже не притронувшись к еде, подсовывал кусочек за кусочком своей голодной женщине, смотрел на нее и грустно улыбался, отмечая, что, кажется, нашел один безотказный способ ее ублажить. Скормив Арине добрую половину пиццы, Горский потянулся к бутылке шампанского.
— Пить не буду, — запротестовала она.
— Будешь, — кивнул ей в ответ.
— Горыныч!
— Давай-давай, — и протянул бокал. — За тебя, Аришка…
Арина только пригубила вино и тут же отставила бокал. Все-таки зря она поддалась на уговоры и не уехала домой — теперь так хорошо, что и уходить не хочется. А может, и не зря. Пора себе признаться: она сегодня ждала с ним встречи. Она, конечно, прекрасно понимает, что сейчас Горский старается, из кожи вон лезет, чтобы своего добиться, а когда добьется, вовсе не факт, что останется таким же внимательным, заботливым и добрым. Ну и пусть. В конце концов, разве не имеет она права на внимание собственного мужа? Просто надо голову не терять, помнить, что это за человек, и не ждать от него слишком многого. Арина украдкой взглянула на мужа — он сидит, задумчиво разглядывает вино в бокале, но пить не спешит. Думает о чем-то. Серьезный такой стал, не улыбается ей больше…
Почувствовав на себе взгляд, Горский обернулся, и серые льдинки полоснули по сердцу затаенной тоской. Пристально смотрел, долго… Как блудный кобель, что осчастливил всех собачьих дам в округе и теперь вернулся к родному дому в ожидании, что там его по-прежнему ждут и любят даже такого: потрепанного, с рваными ушами и грязной свалявшейся шерстью. Внешне у Горского этого, конечно, не заметно — нет сомнений, и в свои сорок пять он с легкостью даст фору двадцатипятилетним красавчикам, полным сил и энергии. Но в глазах его Арина видела все того же нагулявшегося ободранного пса, что стоит на пороге и ждет, когда его пустят в дом. А впустишь — он пройдется грязными лапами по пушистому белоснежному ковру, на радостях сгрызет ножку у дивана, перебьет все вазы в доме и в завершение завалит горшок с любимым твоим фикусом. А потом увидит очередную виляющую хвостом суку и опять исчезнет… Потому что природа у него кобелиная, потому что не может он иначе. Только все равно ведь впустишь. Простишь весь тот армагедон, что вернется вместе с ним, откормишь, вымоешь, блох выведешь и уши рваные залечишь. Потому что любишь эту скотину. Потому что не можешь без него и ждешь, что он вернется. И вот вернулся. Смотрит виновато.
— Горыныч, не смотри на меня так, — не выдержала Арина тоскливого его взгляда.
Она отвернулась, а через мгновенье почувствовала теплую ладонь на своей щеке. Сердце удар пропустило. «Горыныч, мы так не договаривались!» — завопило все внутри. В ответ осторожно, но настойчиво ее заставили обернуться, вновь и вновь смотреть в серые льдинки, полные раскаяния и осознания утрат.
— Горыныч…
Ей хотелось возмутиться, а получилось только просипеть. Жарко стало — это от вина, наверно. Она не уловила момент, когда он подкрался к ней так близко, что тепло его кожи, дыханье, запах стали ощутимы, невыносимы…
