— Это к последней статье? Сейчас посмотрю… Да, есть… «Улица Пулихова, дом…» — прочитал он. — Хорошо, закину в течение дня. А когда ты успела их положить?
— В понедельник вечером. Там еще папка, которая тебе нравилась, и так, кое-что по мелочам… Тебе пригодится для работы, а мне уже ни к чему.
— Спасибо. Только теперь начинаю верить, что ты в самом деле ушла, — погрустнел Веня. — Даже когда вчера за твой стол снова Стрельникову посадили, не верилось. А сейчас… Не знаю, что и сказать.
— А ты ничего не говори. Если какое-то время мобильный не будет отвечать, сам знаешь, где меня искать. Только это между нами, хорошо?
— Да понял я, не маленький. Ладно, не пропадай. Мне тебя будет не хватать.
— И мне. Пока.
Снова положив трубку, она посмотрела на часы. В животе урчало. Пора было предпринять попытку позавтракать.
Поставив на плиту кастрюлю, Катя подошла к зеркалу в прихожей и всмотрелась в свое отражение. Ничего хорошего: ввалившиеся глаза, впалые щеки, мертвенно бледная, с землистым оттенком, кожа, всклокоченные волосы.
«Краса ненаглядная, — усмехнулась она и обхватила руками талию. — Вот ведь жизнь: пришла любовь, а вместе с ней под ручку — счастье и беда. Так теперь и будем маяться втроем… Хоть одному можно порадоваться: кажется, еще больше похудела. Даже бедра сошли, — переместила она ладони чуть ниже. — Такими темпами скоро кожа да кости останутся. Надо ехать к докторам… Но о плохом лучше не думать, — приказала она себе. — И так хуже некуда…»
Открыв дверь родительской квартиры, Вадим неслышно вошел в прихожую. Не хотел потревожить мать, если она еще спала. Но неслышно не получилось: из гостиной с радостным лаем выбежал Кельвин, за ним появилась Галина Петровна.
— Тихо! Тише! — зашипели они на пса.
Но тому было все равно. В приступе неудержимого восторга он скакал, крутился, поскуливал, подпрыгивал, пытаясь лизнуть в нос.
— Галя, кто там? — приглушенно послышалось из-за двери спальни.
— Это Вадим, — громко ответила женщина, тяжело вздохнула, опустила глаза и ушла на кухню.
— Привет, мама, — зашел он в комнату.
Привычно поцеловав в щеку, он присел в стоявшее рядом с кроватью кресло и легонько сжал в руках ее ладошку. Переместив пальцы к запястью, профессиональным движением отыскал пульс, прислушался к ритму. Сердце вроде стучало нормально. Значит, лекарства приняты и действуют. Это немного успокоило.
Но выглядела она неважно: бледное лицо, заплаканные, без искры жизни, глаза. Во всем облике — какая-то изможденность, немощность, присущая лишь безнадежно больным, умирающим людям. От жалости перехватило дыхание, душу полоснуло острой болью.
— Вот, вернулся, — не зная, что сказать, улыбнулся он.
— Вадик, скажи, что это неправда, — как-то обреченно попросила мать.
В глазах мелькнул слабый лучик надежды и тут же, не дожидаясь ответа, сам по себе погас.
Тяжело выдохнув, сын нагнулся, приподнял безвольную руку матери, потерся щекой, уткнулся в нее лицом и замер.
— Как же так, Вадик? — зашептала она. — Как же так?
— Не знаю, мама, — не поднимая головы, тихо ответил он. — Прости меня.
— Мы должны ее простить… — добавила она едва слышно.
Сын только вздохнул. В комнате воцарилась тишина — ни звука, ни шороха. Никаких движений. Даже слабая пульсация в запястье, как показалось Вадиму, в какой-то момент стала затухать.
Он поднял обеспокоенный взгляд. По щекам матери текли слезы, мелко подрагивал подбородок. Явно удерживалась из последних сил, чтобы не зарыдать. Или сил на это уже просто не осталось?
— Мама, — обеспокоился Вадим. — Мама! — легонько тряхнул он ее за плечо.
— Все хорошо, сыночек, — пошевелила она бескровными губами, слегка приоткрыла заплаканные глаза и тут же опустила веки.
Моментально напрягшись, Вадим нащупал лежащий на столике тонометр, быстро закрепил манжетку, накачал грушу и в первую секунду не поверил собственным глазам. Такого низкого давления у матери никогда не было!
Вскочив, он метнулся из спальни на кухню, где хранилась аптечка.
— Галина Петровна, вызывайте «скорую»! — столкнувшись со встревоженной женщиной, попросил он. — Скажите: гипертоник, низкое давление, теряет сознание.
Заахав и заохав, та бросилась к телефону, трясущимися руками стала набирать номер.
— Давайте я сам, — с пузырьком нашатыря в руке Вадим перехватил трубку, прижал ее к уху. — Скорая? Срочный вызов… — склонился он над матерью.
Продолжая диктовать, он сунул открытый пузырек под нос Нине Георгиевне. Спустя несколько секунд та дернула головой, затем еще раз, приоткрыла глаза.
В прихожей раздался звонок, открылась дверь, радостно тявкнул Кельвин.
— Извини, раньше не получилось приехать, — появился за спиной Андрей. — Все слышал, все знаю, — кивнул он на телефонную трубку и скомандовал: — Давай, ноги приподними.
Подложив под них декоративную подушечку, он оттеснил в сторону Ладышева, сунул в уши стетоскоп, нащупал вену и стал накачивать грушу.
— Так. Понятно, — произнес он спустя минуту. — Достань капельницу, пока я руки вымою, — и кивнул на старенький дипломат у стенки.
«Скорая» приехала довольно быстро, но к этому времени на щеках Нины Георгиевны уже появился румянец.
— Иди пока покури, я сам с ними разберусь, — бросил Андрей другу.
Послушно покинув спальню, Вадим достал из кармана дубленки сигареты с зажигалкой, вышел на лестничную площадку и поднялся на один пролет. Там у окна обычно курил сосед, примостивший в уголке подоконника жестяную баночку-пепельницу.
«На удивление солнечный день», — отрешенно глянул он в бесконечно синее небо.
Из открытой форточки доносились детские голоса: мамы и бабушки вывели детишек на прогулку. По отливу за стеклом барабанили капли.
«Вот и капель… Весной пахнет. Радоваться бы, а нечему. Сплошная черная дыра в душе… „Мы должны ее простить…“ — вспомнил он слова матери. — Мама, мама… Какое же у тебя доброе сердце! Да я ее уже простил. Решиться на такой поступок могла только Катя. И как тут не простить, если я ее люблю? Вот только трудно со всем этим ужиться. Надо как-то успокоиться, переосмыслить все… Хочу ее увидеть, не могу больше себя мучить… „Прости меня, моя Любовь“… А ведь ей больно не меньше моего… Чуть позже позвоню, поздравлю с днем рождения. Или заеду… А там — будь что будет», — решил он.
В этот момент внизу открылась дверь лифта, на площадке с конвертом в руках появился невысокий, плотного телосложения мужчина. Круглый, как колобок. Впечатление усиливал короткий пуховик на широкой резинке. Оглянувшись по сторонам, он что-то сверил с конвертом и нерешительно остановился у приоткрытой двери Ладышевых.
