на самом деле я был в ужасе и думал, что моя жизнь закончилась. И, вероятно, я продолжал бы так думать, если бы
она не говорила, что в восторге от этого.
Странно об этом думать, ведь ещё пять лет назад, когда она умерла, я думал, что моя жизнь закончилась. Но сегодняшний день показал, что всё было напрасно. Слёзы, боль и чувство вины были напрасны. Всё было напрасно.
Но благодаря тому, что это наконец стало известно, я могу официально сказать, что никогда не любил Милли. Мне нравилась мысль о ней, нравилось то, что она мне рассказывала. Но я никогда не любил её. Отношения, построенные на манипуляции не назвать любовью.
По сути всё это время, скучая по Милли, я скучал совсем по другому человеку. По тому, кого не существовало в реальности. Скучал по той, кто был лишь чьим-то вымыслом. И Эмори, с которой нас связывало бесчисленное количество воспоминаний.
— Майлз? — моя жена садится рядом со мной. Она говорит осторожно, словно боится сломать меня одним неверным словом.
Я не сломаюсь, потому что больше не из-за чего ломаться. Милли жива, и эта мысль не приносит радости. Эта мысль вызывает у меня отвращение. По мнению Милли, чувство отвращения может избавить от некоторых обязанностей, поэтому я испытываю отвращение к тому, что она легко солгала мне, своей сестре и всем остальным.
Я киваю Эмори, чтобы она легла. Шов после кесарева всё ещё доставляет ей дискомфорт, поэтому она предпочитает лежать или стоять.
Эмори отодвигает свою милую попку чуть дальше от меня, затем медленно откидывается назад, пока её голова не оказывается у меня на коленях. Она поднимает взгляд, и боль наполняет её прекрасные зелёные глаза. Эмори берет меня за руку, чтобы посмотреть на моё кольцо. Она часто так делает.
— Я серьёзно, Майлз, — выдыхает она с болью в голосе. — Если ты хочешь быть с ней, я не буду тебя удерживать. Если ты захочешь уйти, то я пойму. Моя семья полное дерьмо, я бы тоже не хотела быть её частью.
— Я никуда не уйду, дорогая, — я освобождаю свою левую руку, кладу её чуть ниже её груди, и второй рукой убираю несколько прядей волос с её лица.
— Обещаешь? — она поднимает вверх свой мизинец.
Я часто видел, как Эмори скрепляла обещания мизинцем с Брук, но она никогда не заставляла меня делать нечто подобное. И всё же я переплетаю наши мизинцы.
— Обещаю, Эм.
Она с облегчением выдыхает, а затем её лицо озаряется. Её веки тяжелеют, и она зевает. Я действительно не скучал по тем временам, когда меня тысячу раз за ночь будит плачущий ребёнок. Я снимаю с неё очки.
— Постарайся уснуть, дорогая. Уже поздно.
У Идена сейчас тихо. По крайней мере, я не слышу никаких звуков.
— Но ты не в порядке, Майлз. Я не могу просто так заснуть.
Она снова зевает, на этот раз перекатываясь на бок, чтобы прижаться головой к моему животу. Эмори кусает меня.
— За что, чёрт возьми?
Я потираю место укуса. На самом деле это не так больно, но немного драмы не помешает.
— Просто показываю тебе свою любовь.
Это не должно меня удивлять. Запустив руку в её волосы, я начинаю нежно массировать её голову.
— Я в порядке, Эм. Ты можешь поспать, — говорю я, помня о причине, из-за которой она не будет даже пытаться заснуть. — День был странным, но со мной всё в порядке. Я прикрою тебя.
— Только не тогда, когда я сплю.
— И когда ты спишь тоже. Ты вся моя.
Она всегда будет со мной, я уверен в этом. Мне уже не семнадцать лет. Сейчас я знаю, за кого стоит бороться и как не отказываться от единственной женщины, которая смогла завладеть моим сердцем.
— Весь мой, — бормочет она, ближе прижимаясь ко мне. Эмори пытается обхватить меня руками, но расстраивается, когда ей становится неудобно.
— Сядь, — говорю я.
Она медленно садится, выполняя мою просьбу. Не теряя времени, я поднимаю Эмори и несу её в спальню. Я укладываю её, укутывая одеялом, и бросаю короткий, быстрый взгляд на кроватку, где крепко спит Иден.
Быстро снимая с себя одежду, я забираюсь в постель к своей жене. Я держу её в своих объятиях, лаская мягкими прикосновениями спину, прислушиваясь к её дыханию, когда она медленно погружается в сон.
Просто лежу с женой, младенец спит в своей кроватке, а моя дочь — к большому сожалению — ночует у Грея, потому что сегодня я не приведу её сюда. Я понимаю, что поступил правильно, когда решил бросить хоккей, чтобы быть дома со своей семьёй, и понял, что провести время с людьми, которых я люблю, гораздо важнее.
Теперь я понимаю, что мои прежние мысли о том, что пожалею о решении бросить хоккей и быть с семьёй, были глупостью. Я никогда не пожалею о своём выборе, потому что присутствие рядом двух моих девочек и сына значит для меня больше, чем значил для меня хоккей.
«Ты закатываешь глаза, а потом улыбаешься, потому что ты знаешь, что это просто те, кто мы есть» — ilym by John K
Эмори
— С днём рождения, Мэмори!
Брук запрыгивает на кровать и, не давая мне толком открыть глаза, суёт мне в лицо крошечную коробочку.
— Спасибо, — я сажусь, несколько раз моргаю, чтобы сфокусировать взгляд на бархатной коробочке. — Что это, Бруки?
Она пожимает плечами.
— Папа велел мне передать тебе.
Конечно. Я должна была сама догадаться. Я уже собиралась открыть коробку, когда Брук неожиданно ахнула:
— Мэмори, подожди, — она похлопывает меня по руке, — сначала я должна спросить тебя.
— О чём?
Она застенчиво улыбается, её щеки слегка розовеют. Я ещё никогда не видела, чтобы Брук вела себя подобным образом, во всяком случае, со мной.
— У меня ведь нет мамы, верно?
Ну… технически, она права.
— Нет.
— Хорошо.
Хорошо?
— Тогда ты можешь быть моей мамочкой, ладно?
Что?
Мой взгляд падает на коробку, и я почти сразу же открываю её. Моё сердце колотится сильно и быстро, словно я напилась кофеина без кофе.
Я, сбитая с толку, смотрю на расплывчатые блестящие серьги, радуясь, что это не кольцо. Хотя, возможно, я неправильно всё понимаю.
Бросаю коробку на кровать и выбегаю из спальни, чтобы найти своего мужа. Я вхожу в тёмную комнату, дверь которой никогда не закрывается. Она освещена лишь свечами. Вот только я без контактных линз и без очков, поэтому всё немного расплывчато, поэтому
