— Вроде того. Выходит, что вы из чувства вины взялись опекать ее?
— Не только, — решительно сказал Андрей Петрович, — Да, я считал, что некоторым образом в ответе за их судьбу, но кроме того, мне искренне хотелось ее поддержать. У меня в юности было нечто похожее, мои родители тоже устроили разнос, когда я выбрал не кореянку. Но Оле-то, слабой девочке, пришлось куда труднее. А к Паше я просто прикипел душой, да и он во мне будто почувствовал нечто близкое. Детей ведь не обманешь. И Оля никогда не учила его считать меня дедом, это началось на интуитивном уровне.
— И Пашу никогда не смущало, что вы с ним, извините... не похожи? — спросил Даниэль.
Андрей Петрович впервые благодушно улыбнулся:
— Дети не задаются подобными вопросами, если только взрослые их не просветят. А мы с ним и Оленькой наоборот всегда относились к этому с юмором.
Тут лицо Даниэля помрачнело.
— Ну что же, рад за вас. Только, Андрей Петрович, подумайте, как в этой ситуации выгляжу я? Легко ли мне было всегда знать, что она любила Иви, даже когда он уехал? Что мне никогда с ним не сравниться, что я всегда буду думать, как далеко у них зашло? А теперь вы меня упрекаете, что я едва ли не спихнул на вас и на него заботу о ребенке, который никогда не был моим, хоть и зачал его я. Но это же было ваше решение! Вы боялись одиночества, а Иви не мог забыть Олю, поэтому и Пашу любил как родного сына. А я-то чем хуже всех, что меня нельзя понять? Разве я хотел чего-то особенного? Просто жить в радость, быть современным, свободным и счастливым человеком. Это что, преступление? Нет, это нормальное, здоровое желание, только меня почему-то за него осуждают. И кстати, если вы давно знали о невиновности Иви, почему не поговорили с ним? Не попросили прощения, не сказали, чтобы он спокойно возвращался сюда, не предостерегли от жизни в Эфиопии, которая его в конце концов искалечила? Что же вы теперь на мне-то отыгрываетесь?
Даниэль опустил голову и в этот момент показался Андрею Петровичу совсем молодым, как четырнадцать лет назад, без всякого приобретенного буржуазного флера.
— У каждого из нас свой груз ответственности, Даниэль, и все мы тут сильно обожглись, — строго сказал он, — Я только советую вам оставить эти мальчишеские обиды в прошлом и не травить сердце ни себе, ни другим. Называйте это как угодно, но вы отказались от Паши, вы бросили Олю беременной, и это ваша ответственность, а не Айвара. Живите для своей семьи и для себя, как вам всегда и хотелось, а ваш друг... Я искренне надеюсь, что он еще жив и что вам удастся чем-то ему помочь.
— Знаете, чего я всю жизнь не могу себе простить? — вдруг спросил Даниэль пронзительно и резко, — Что один раз, один-единственный чертов раз позволил себе подумать: ну чем он лучше меня?.. Подумал один раз, а грызу себя за это до сих пор!
— Господи! — вздохнул Андрей Петрович, — Когда же вы житейской мудрости наберетесь? Вы ведь хорошие парни, только дури бы вам поменьше!
Даниэль удивленно поглядел на него, но не стал уточнять, о ком еще шла речь. Он встал и, постукивая ладонью по столу, произнес:
— Ладно, старик, я понял. Настаивать ни на чем не буду, если только Оле когда-нибудь не потребуется помощь. Она, конечно, тоже гордая, просить не любит, но вы мне можете сообщить. Я всегда готов откликнуться. Но если мне удастся помочь Айвару с женой вернуться сюда, надеюсь, вы не будете вспоминать о своих претензиях. Тем более что если вы хотите участвовать в жизни Паши, то вам придется сталкиваться. Кстати, а где сейчас ваша родня?
— Родня? — растерялся Андрей Петрович, — Дочь в длительной командировке, зять в Питере, жена дома. А почему вы об этом спрашиваете?
— Ну, вы им тоже намекните. Нет, сам он их не побеспокоит, я думаю, что ему давно нет дела до всей вашей семьи. Но я все помню, и больше его в обиду не дам. Если случится еще что-нибудь сомнительное, мне и за океаном дадут знать, будьте уверены.
— Я вас понял, Даниэль, — заверил его Андрей Петрович.
Тут Даниэль всмотрелся в пожилого человека и сказал более мягко:
— Да, теперь и я вас понимаю. Похоже, из всего семейства совестью мучились только вы...
17.Это была любовь
Через два дня Даниэль улетал обратно в США. Оля, несмотря на свою разбитость, все же взяла себя в руки и поехала вместе с Митей проводить его.
— Прости, Даня, — вдруг произнесла она, взглянув на него помутневшими больными глазами.
— Да что ты? — тихо воскликнул мужчина и осторожно погладил ее по плечу, — За что мне прощать тебя, Оля? Ты меня прости! Это я перед тобой навсегда в долгу, из-за дурацкого упрямства, самолюбия... Я должен был остаться с тобой и сыном! Ведь если бы я все-таки остался, у нас бы получилось? Могло так быть?
Оля вздохнула и сказала с материнской мягкостью:
— Наверное, могло, Даня. Не мучай себя, будь счастлив, я всегда вспоминала о тебе только хорошее. Ты помоги ему, пожалуйста...
Когда они расстались, Оля спрятала лицо на плече у Мити и проговорила, с невыносимым трудом сдерживая слезы:
— Я ведь знала, я всегда знала, что однажды он больше не вернется...
— Он вернется, — твердо сказал мужчина и заставил подругу взглянуть ему в глаза, — И не смей его заранее оплакивать. Нам сейчас надо владеть собой, и относиться к нему как к прежнему, а не как к ущербному и больному. Этого он не потерпит.
Однако Айвар не вернулся. В декабре, в преддверии северного Нового Года, Даниэль Гиди и Ольга Северцева по разные стороны океана наконец получили от него послание с припиской от Налии, что он оставил его незадолго до отъезда.
«Если вы это читаете, значит, мы больше не увидимся. Только не корите себя и примите мое желание остаться в вашей памяти прежним, молодым, жизнелюбивым. За последние годы я понял, что меня и так было слишком много в жизни других людей. Иногда я этого не очень хотел, иногда мне это нравилось, но в какой-то момент просто стало не хватать на собственную жизнь, и она меня наказала, очень жестко наказала. Я едва ее не потерял и, к счастью, получил еще один шанс пожить только своей жизнью и Налии. А вам надо жить дальше без меня от слова „совсем“. Не обижайтесь на эту просьбу, не ждите меня и не пытайтесь ничего узнать: я и сам не знаю, что будет дальше. Об этом узнает только она, да и то скорее почувствует.
Я ни о чем не сожалею из всего, что случилось в тот год, да и вообще отвык от сожалений. Да, вам может показаться, что у меня в жизни ничего не происходит, да, я не слежу за мировыми новостями и мне вообще порой неважно, какой на дворе день, но я всегда улыбаюсь. Просто это все, что я сейчас могу сделать для дорогих мне людей, чтобы облегчить им жизнь, — улыбаться. И вам я советую то же самое. Что до тех, с кем я простился при плохих обстоятельствах, то дай им бог разобраться в собственной жизни. Да и вообще, ребята: будьте живы, остальное приложится. Я желаю вам помнить об этом перед Новым годом, который сейчас наступает в Эфиопии, и перед тем, который вы будете встречать позже. С любовью, Айвар»
Даниэлю он отдельно написал, что будет очень благодарен, если тот вместе с тестем, имеющим свой благотворительный фонд, поможет медицинскому колледжу в Семере и больнице, в которой Айвар работал. Причем лучше и надежнее всего будет не переводить деньги, а сразу прислать необходимое оборудование для лечения и реабилитации. Налия обещала позже написать подробно, что нужно купить, и Даниэль в ответном письме заверил, что все будет сделано.
В письме к Оле Айвар сказал, что его служебные и спортивные награды, любимые вещи, книги и личные записи должны «в свое время» достаться Паше. Кроме того, он написал ей: «Оленька, ты всегда очень много для меня значила, и я не прошу обо мне забыть — никто из нас не способен стереть свою память. Но постарайся хотя бы не страдать, помни только о всем хорошем, что мы пережили вместе. Иначе и мне будет больно, и в этом мире, и в прочих, — это такое старое негритянское поверье. Нас, конечно, трудно назвать мудрой расой, но порой и мы придумываем что-то дельное. Так что прощай, моя беляночка, и поцелуй за меня сына. Да, конечно, я всегда считал, что он мой».
