Узнав от Оли про это послание, Андрей Петрович попросил у нее контакты Даниэля и смог до него дозвониться. Он спросил только одно:
— Скажите, я могу чем-то помочь Айвару?
— Можете, — ответил Даниэль, — Не бросайте Пашу. Этого будет достаточно. Я очень надеюсь, что вы были со мной честны и по-настоящему его любите.
Сама Оля, получив письмо, долго плакала. Это было не в ее правилах, но боль прорывалась наружу если не слезами, то головокружением, теснотой в груди, нехваткой воздуха. Сейчас ей казалось, что именно она подписала Айвару приговор, когда отвергла то, что он предлагал от всего сердца. И когда несколько лет спокойно принимала его электронные послания и деньги для сына, ничуть не насторожившись. Что с того, что он прожил несколько беззаботных лет с Налией, пока его рассудком руководила страсть? Зато теперь он погибнет, и никогда не узнает, что Оля, быть может, носила его ребенка, пусть и всего несколько недель. Она так и не решилась когда-то сказать ему это, сочтя, что правду уже не узнать, и если так и было, значит, судьба этого ребенка оберегать и ее, и Айвара, и Пашу, и Налию, и Алексея, и общих детей. И не надо тревожить его душу и отравлять этими сомнениями жизнь Айвару. А с другой стороны вышло так, что Оля все-таки решила за них обоих.
Муж старался не беспокоить ее и не хотел показывать, что у него самого творилось внутри. Конечно, ему было жаль Айвара, хотя прежде наркозависимые люди вызывали у него бескомпромиссное презрение. Догадывался ли он, что тот для Оли не просто друг ее бывшего парня? В этом Алексей не признавался даже себе самому. Вернее, первое время общение супруги с красивым чернокожим мужчиной, конечно, слегка его напрягало и он думал, нет ли здесь подвоха, но, в отличие от жены Айвара, так его и не нашел, потому что через призму мужских ориентиров искал не там, где следовало.
Так что Алексей успокоился на этот счет и сделал вывод, что для Айвара дружба с его пасынком была частью миссионерской деятельности, а со временем нашел в этом и свою выгоду. Паша в общем его не стеснял, но Алексей, не в последнюю очередь из-за общественного мнения, хотел иметь собственного сына и инвестировать именно в его будущее. Правда, с этим были сложности: Оля уже дважды не смогла выносить плод, но Алексей не терял надежды. К тому же на нем были две родные дочери, да и о стареющих родителях пришлось бы заботиться независимо от их дурного характера. Паше, на взгляд Алексея, было достаточно привить самостоятельность и волю, научить полагаться только на себя, как и подобает мужчине. Поэтому он не держал пасынка в черном теле, но и не допускал излишеств, хотя ребенок о них никогда и не просил.
И привязанность Паши к этому странному негру казалась ему не вполне понятной, но в целом такой расклад устраивал отчима, особенно когда Айвар стал еще и помогать деньгами. Это заметно улучшало психологический климат в семье: Алексей уже не чувствовал себя в неоднозначной роли источника ресурсов для чужого ребенка, у Паши появился тот, кого он считал отцом, да и Оля как-то просияла.
Мысль предложить Айвару опеку над мальчиком после школы поначалу казалась безумной, однако вскоре Алексей счел, что от этого все будут в выигрыше. Правда, Африка была не лучшим местом для жизни, но с другой стороны Паша сам мечтал жить с Айваром, учиться в Эфиопии и строить там новые города. Увы, поговорить об этом так и не удалось. Только справился бы Айвар с воспитанием сына, если в итоге разрушил даже собственную жизнь? А жена теперь плачет, не спит по ночам и подолгу бездумно глядит в темное окно. И самому так скверно на сердце, и так тягостно смотреть в глаза подросшему пасынку, который с годами все больше становится похож на Айвара...
В конце концов, устав молчать, Алексей все же зашел в полутемную гостиную, где Оля сидела на диване с ногами, укутавшаяся в свой любимый персидский платок. Он осторожно присел рядом и хотел коснуться ее руки, но Оля вдруг сказала:
— Леша, я не хочу в этом году ставить елку.
— Ну что за разговоры, Оленька? — произнес ошарашенный муж, — Мы всегда отмечали по-людски, а теперь вдруг не будем? Перестань, не выдумывай! Это у тебя сейчас какой-то порыв, а потом ты сама будешь сожалеть.
— Да ты же всегда так хотел, — возразила она, — Проведем этот день как все остальные и ляжем спать вовремя, ты каждый год это предлагаешь. Давай мы наконец тебе уступим.
Алексей нахмурился и сказал:
— Нет, Оля, так я точно не хотел.
Однако Оля так двусмысленно усмехнулась, что он сам услышал собственные слова в ином свете. Разумеется, она знала, что муж равнодушно относится к праздникам и прочим семейным развлечениям, что они даже его утомляют, но ему важно, чтобы жена и дети пытались его вовлечь, просили советов и помощи и радовались тому чуть насмешливому снисхождению, которое он оказывает, помогая с елкой и прочими, по выражению Алексея, «танцами с бубном». И он действительно не хотел, чтобы его лишили этой возможности. Но разве это было плохо? Все по-своему были довольны этой традицией: жена и ребята — игрой, а он знаками их доверия и даже какого-то почитания. И только теперь Алексей понял, насколько в действительности это было для него важно.
— Послушай, давай поговорим серьезно, — произнес он, — Это все из-за него? Так может быть, ты наконец объяснишь, что это вообще было? Нет, ну с твоей стороны понятно, допустим, а он? Вот его я в упор не понимаю! Ему все это зачем было нужно — лечить, учить, одевать чужого ребенка, дарить подарки, холить, лелеять, когда так называемый отец за все годы не прислал ни копейки и ни разу не позвонил? Что это было?
Оля взглянула мужу в глаза и, помедлив несколько секунд, промолвила:
— С моей стороны, Леша, были эгоизм и глупость. А с его стороны это была любовь.
— Господи, так я и знал! — глухо застонал Алексей, вцепившись ногтями в щеки. Некоторое время после этого он молчал и Оля тоже боялась нарушить тишину и даже ощутить на себе его взгляд.
Но потом мужчина поднялся с дивана, отдышался и снова повернулся к жене. Положив свою широкую ладонь на ее бледное запястье — в этот раз Оля не противилась, — он посмотрел на нее и тихо сказал:
— Ладно, пусть так. Только скажи, пожалуйста, мне одно: эта ваша любовь — это была только лирика? Не физика?
В лице Оли неожиданно что-то дрогнуло, и она осторожно дотронулась до его щеки, чуть колючей от привычной трехдневной щетины.
— Ну конечно, я тебе не изменяла, — заверила она мужа, — Я бы никогда не смогла, Лешенька. Прости, пожалуйста, если дала повод так подумать.
— Я верю, Оля, — вздохнул Алексей, обнял жену и погладил по голове, — Ладно, дорогая моя, не плачь только, пожалуйста. Все еще будет хорошо. И знаешь что, не надо тебе больше пытаться снова забеременеть. Не судьба, значит, зато внуков дождемся.
Так супругам удалось избежать кризиса и понемногу Оля стала приходить в себя, отвлекаясь в работе и играх с дочками. Паша тоже тяжело переживал недавние известия, но дома вел себя сдержанно и очень заботился о матери. Душу он в основном изливал Андрею Петровичу. К этому времени Паша очень вытянулся, раздался в плечах и окреп, в его лице с первого взгляда сложно было распознать африканские черты: прямые темные волосы, карие глаза и кожа медового оттенка отличались скорее приятным средиземноморским колоритом. Уши он еще не проколол, но заявил, что через пару лет обязательно это сделает, а от курения и татуировок Айвар все же успел его отговорить. Паша стал очень похож на него, но в его лице было больше жесткости, уверенности, даже романтической дерзости.
Тем не менее если бы они сейчас встали рядом, как казалось Оле, никто бы не усомнился в их связи, гораздо более сильной, чем биологическая. А что, размышляла она, ведь был же очень похожий случай в прекрасном и жутком сказе «Малахитовая шкатулка». Только что ждет Пашу, суждено ли ему вырасти счастливым и самодостаточным человеком или стать тенью и двойником? Куда он подастся и сохранит ли ниточки, связывающие с простой и понятной жизнью? Или будет искать те же тайные знания, что и Айвар, не боясь опасного прикосновения к потустороннему?
