— Боже праведный, Петр Алексеевич, а я вас сразу и не узнала! — Ее голос был влажным от счастья, а глаза сияли, как два пылающих факела. — Разрешите представить вам моего внука Адама.
От пристального взгляда Сиволапова не ускользнуло легкое замешательство, промелькнувшее в глазах молодого человека. Петр сразу мысленно переодел его в костюм прошлого века — таким старомодным изяществом веяло от облика юноши. Он был высок и строен, во всем угадывалась какая-то нервная подвижность — в быстром испытующем взгляде бледно-голубых глаз, сильно увеличенных толстыми стеклами очков, в судорожных движениях нежной гибкой шеи, когда он привычкой, доведенной до чрезмерности, отбрасывал назад длинные пшеничного цвета волосы, в ломаных импульсивных метаниях затянутых в лайковые перчатки пальцев.
— Рад познакомиться, — с заметным акцентом произнес молодой человек, и Петр отметил чарующее обаяние его голоса, живущего по своим собственным законам музыкальности.
Мадам Оболенская, точно вынырнувшая из нирваны, взволнованно сообщила все события прошедшей ночи, и Петр заторопился в театр. Откланялся и сказал вспыхнувшей от его слов Елене Николаевне.
— Очень славный мальчик, ваш внук.
Следуя по привычному маршруту в театр, Сиволапов с удивлением обнаружил, что досадует на себя за то, что недостаточно пообщался с молодым человеком, по непонятной причине так мощно завладевшим его мыслями. Было такое впечатление, что он чего-то недоглядел в этом юноше, чего-то недопрочувствовал. Впрочем, это естественно при таком стремительном знакомстве. Но так как природе Петра было чуждо долго истязать себя непонятными ощущениями, он пришел к выводу, что внук Оболенской — персонаж и это обстоятельство сильно давит на воображение драматурга…
Микрофон на режиссерском столике Алены разразился гневной тирадой в адрес пошивочного цеха.
— Откуда берутся соображения, что если пьеса не костюмная, если в ней живут современные люди, то можно до самой премьеры перебиваться личным гардеробчиком, ну на худой конец позаимствовать необходимые детали из подбора? Я уже неоднократно говорила, что для данного спектакля форма — на первом месте. На первом месте для цехов! Остальное — мое дело. Короче, о безобразной работе пошивочного цеха придется говорить отдельно. И, честно сказать, я уже в отчаянии от перспективы работы над «Двенадцатой ночью». Там костюмы невероятной сложности…
По взвинченности Алениной речи Петр вычислил, что дело, конечно, не в пошивочном цехе. Раздражитель в другом… И Петр уже догадывался, в чем именно. Дождавшись перерыва, Сиволапов подсел к Малышке.
— Все знаешь? — коротко спросила Алена.
Петр кивнул.
Они помолчали, потом Алена заговорила шепотом:
— Понимаешь, Инга не может это играть… Не говоря уже про другие воробьевские роли…
— Почему?
— Потому что она не актриса, Петр! Актриса — самая загадочная профессия на свете. Ну почему красивая, обаятельная, даже обольстительная в жизни Инга Ковалева, стоит ей оказаться по ту сторону рампы, теряет и обаяние, и прельстительность, и привлекательность? У нее даже отрицательного обаяния нет, с которым можно было бы еще что-то пробовать в твоей пьесе… И почему некрасивая, долговязая, неуклюжая Катя Воробьева, преодолевая этот загадочный, мистический, я бы сказала, порог рампы, становится божественно привлекательной, манкой, сексуальной? Из бесцветной «моли», как она сама себя называет, превращается в яркую женщину — вамп. Что это? Не знаю. Никто не знает… То, что от Бога — не поддается раскодированию.
— Погоди, Алена, дай собраться с мыслями, — проговорил ошарашенный Сиволапов. — Я что-то не совсем врубаюсь. Если у Инги нет положительного обаяния, то почему же и отрицательного нет? А какое есть?
— Господи, Петька, ты как с луны свалился! Никакого нет! В ее природе нет предпосылок для того, чтобы быть актрисой. Я прекрасно к ней отношусь, и мне жаль, что ей с детства задурили голову, внушая, будто ее ждет необыкновенная актерская судьба. Ни у кого, и в первую очередь у мамаши, не нашлось мужества сказать девочке… что не надо ей заниматься этим неблагодарным делом! Хорош довод: она с пеленок на сцене этого театра! Да все дети очаровательны, каждый по-своему! Теперь что касается отрицательного обаяния. В мире есть сотни, тысячи великих актеров с отрицательным обаянием. Отрицательное обаяние — такой же допуск в профессию…
— Ну хорошо, — вдруг грубо оборвал ее Петр. — И что ты собираешься делать?
Алена какое-то время удивленно изучала лицо Сиволапова, точно увидела его впервые, потом прогудела низко и жестко, как пчела, решившая ужалить:
— Я нашла выход, и, если даже тебе это придется не по вкусу, придется принять его как состоявшийся факт. Два часа назад я позвонила в таллинский театр и связалась с Энекен Прайс. Как тебе известно, у них премьера твоей пьесы состоится через месяц, но Энекен уже три месяца в материале, они давно перешли из репетиционного зала на сцену, а какая она актриса, не мне тебе рассказывать! Томас, главный режиссер, отнесся к нашей проблеме с большим пониманием и сочувствием и отпускает Энку на неделю. Тебе от нее пламенный привет, говорит, что наш дипломный спектакль ей до сих пор снится…
— В кошмарах, — мрачно закончил фразу Сиволапов.
На сцене появился Севка и, с разбегу спрыгнув в зал, через секунду оказался перед режиссерским столиком.
— Катастрофа! Алена Владимировна! Маша не выключила трансляцию, и все, что вы сейчас говорили, было слышно в гримерках. У Инги началась истерика — как полоумная вылетела из театра.
— Ну и что? — хладнокровно отозвалась Малышка. — Ничего нового для себя она не услышала. Я беседовала с ней сегодня.
— Ты соображаешь, что говоришь! Теперь это стало достоянием всего театра! — Смуглое лицо Сиволапова исказилось такой ненавистью, гневом и болью, и все эти эмоции, которыми он не умел сейчас управлять, так однозначно свидетельствовали о том, какое чувство он испытывал к Инге, что бедный Севка готов был провалиться сквозь землю. Однако непредсказуемая Алена расценила это по-своему.
— Отлично! Вот в таком состоянии праведного гнева ты крайне убедителен. Найди Ингу и приведи ее в себя.
Сиволапов рванул из зала на предельной скорости, а Алена, откинувшись на спинку стула, протерла очки и устало спросила Севку:
— Трансляцию отключил? — И, получив положительный ответ, шепотом поинтересовалась: — Ну как? Узнал?
Севка не успел открыть рта, как в зал влетела заведующая труппой, бывшая актриса театра Лидия Михайловна Синельникова. Всегда сильно накрашенная, с длинными яркими ногтями и волосами цвета синьки, за что и сподобилась прозвища Мальвина, она отличалась не только высочайшим профессионализмом в своей сложной, нервной, требующей особого дипломатического дара должности, но также была большой искусницей в плетении изощреннейшего рисунка кружев интриг и сплетен. В ней непостижимым образом сочеталось искреннее желание служить интересам театра с непреодолимой потребностью умело сталкивать актерские амбиции, ловко подставляя под удар невиновного и всегда выходя сухой из воды. Если Перегудов терпел и прощал своей старой сотруднице ее так называемые слабости, то Алене эти игры были отвратительны.
