«И ты позволил?!»
«А ты много можешь Дашке своей указать?»
«Да уж, — смущенно согласился Дима. — Им не укажешь».
«Я о том же. А Ира всегда знала, чего хочет. До какого-то момента у нас было все отлично. Мне, во всяком случае, так хотелось думать. Потом начались ссоры, подозрения, ненужные полуночные разбирательства. Я предложил ей начать все сначала. Она отказалась. Тогда я уехал».
«Вот так все бросил и уехал?» — изумился Дима.
«Что значит — все? Я бросил то, что никогда меня не устраивало до конца. Это как избавиться от ненужного груза или как сойти с проложенных рельс и не катиться по чьей-то колее. Понимаешь?»
«И ты мне будешь рассказывать о проложенных рельсах? Да вся моя жизнь — сплошные рельсы!»
«А что тебе мешало измениться?»
«Как все легко у тебя получается», — вздохнул Дима, отворачиваясь к окну.
«Это труднее, чем кажется, и в то же время легче, чем можно подумать. Главное — не опускать руки и не отчаиваться. Мало ли в жизни каждого человека такого, о чем он, досадливо морщась, жалеет и корит себя за нерасторопность, а судьбу за злобные увертки? Так что — не жить из-за этого вовсе? Ведь так?»
…Да, наверное, Тим был прав. Он вообще редко ошибался. И если разговоры о шансе — не полная туфта, то Дима Коверзнев постарается использовать его на полную катушку.
Тем временем за окном кэба сгущались сумерки. Машины ехали с включенными фарами, обдавая друг друга мелкой водяной пылью.
Еще через полчаса они въехали в город, пристроившись за ярко-красным двухэтажным автобусом.
Лондон пылал рекламными экранами и вывесками, словно рождественская елка. Левостороннее движение сбивало с толку, наводя на мысль о неизбежности аварии.
«Вот я и в Лондоне», — подумалось Диме с какой-то жутковатой простотой. Оказывается, место, представлявшееся где-то за гранью возможного, было вполне доступно. И всего-то надо несколько сотен баксов, паспорт с визой и страховка. Что значили эти несчастные баксы, эта маета с оформлением визы перед возможностью собственными глазами взглянуть на город Шекспира и Елизаветы Английской, на Тауэр, Биг-Бен, собор Святого Павла и Вестминстерское аббатство? Убедиться в том, что все эти вещи существуют на самом деле. И что мешало приехать сюда, да и в любое другое интересное место? Почти ничего. Кроме нежелания тратить так необходимые в хозяйстве деньги. Будь они неладны.
— Hotel «Alexandra», sir[8], — объявил кэбмен, остановившись у приятного четырехэтажного зданьица бело-кремового цвета с небольшими колоннами на входе, поддерживавшими декоративный балкончик, и эркерными окнами до второго этажа. Гостиница была призывно освещена. Просматривалось в ней что-то исконно английское, то, что сразу напоминало фильмы про Шерлока Холмса и доктора Ватсона.
Дима замер, разглядывая из окна кэба здание, которое должно было стать его убежищем на ближайшие несколько дней.
— Sir?[9] — напомнил о себе кэбмен.
Расплатившись и дав на чай, как предупредил Тимофей, Дима подхватил свою сумку и двинулся к входу гостиницы, где для него несколько часов тому назад через Интернет был заказан одноместный номер.
* * *
Витек не всегда был «путешественником», как назвала его однажды воспитательница в детском доме. В его памяти остался крохотный кусочек детства, наполненный запахом мамы, теплотой кровати и игрушками, которыми он владел один безраздельно. Но этот спокойный кусочек детства был так мал, что иногда Витек принимал его за хорошо запомнившийся сон.
Детский дом стал для Витька серьезной жизненной школой. Первые его впечатления — куча незнакомых детей, так и норовивших присвоить себе что-то, принадлежавшее только тебе; общие завтраки, полдники, обеды и ужины, сопровождаемые гулом голосов и звуком скребущих по тарелкам ложек; слишком громкие и чужие голоса воспитательниц; злое шипение нянечек, обнаруживавших по утрам намокшие простыни: «Нин, глянь, еще один сцуль попался!» — и уже на следующую ночь подкладывавших под вашу простыню холодную, противную зеленую клеенку; и поначалу жуткие рассказы в темной спальне:
«У одного мальчика мать приносила красное печенье, и он хотел узнать, как она его делает, и пошел за ней. Вот он идет и видит: мама идет в магазин и покупает простого печенья. Потом она заходит в пустой дом, этот дом охраняли ей люди, потому что если узнали что-нибудь, то ходили бы по пустым домам. И вот она зашла, мама мальчика, но мальчика туда не пускали, но он вырвался и побежал за мамой. И видит — она убивает людей и макает туда печенье, и он спросил: «Мама, ты зачем это делаешь?» — «А зачем ты за мной следил?» — «Я хотел посмотреть, как ты делаешь печенье», — оправдывался мальчик. «Но тогда получай!» И она убила собственного сына. Но потом нашли ее и сдали в милицию».
Он выдержал все: глумливое недоброжелательство старших и жестокие соревнования на спор, таскание за уши и приход чужих родителей…
Но были и у него маленькие радости. Витек помнил спасительные, светлые и неимоверно короткие пятнадцать минут вечером, когда начинались «Спокойной ночи, малыши!». Он помнил свое каждодневное ожидание этих пятнадцати минут, когда открывалось чудесное окно в мир боевого Хрюши и робкого, но сообразительного Степашки, когда отступало тоскливое одиночество и все вокруг, кроме телевизионного экрана в игровой комнате, переставало существовать.
Потом пришли другие заботы. Чтобы тобой не помыкали все, кому не лень, следовало обзавестись друзьями, бойким, языком и крепкими кулаками (или суметь внушить окружающим, что они достаточно крепкие).
Только один раз он вспомнил о том светлом чувстве, перед самым отъездом в Америку. К ним в детский дом пришел Клоун. Рыжий, в радужном костюме с большими помпонами вместо пуговиц, в нелепых башмаках. Витек уже пару лет считал себя достаточно взрослым, чтобы не реагировать радостно на появление такого типа. Наверное, это был какой-то студент, которому платили за его ужимки перед несчастненькими детишками. Наверняка он терпеть не мог и этот свой костюм, и необходимость учить глупые детские стишки:
«Когда-то и Где-то
Какой-то там Кто-то
На Что-то
Задумал залезть.
Но есть у Чего-то
Не то чтобы Что-то,
Но что-то такое,
Что есть.
Поэтому Кто-то
Свалился с Чего-то,
Как только
Залез на него.
С тех по про Кого-то,
А также про Что-то
Не слышал
Никто
Ничего!»[10]
«Студент» не только рассказывал стихи, но и показывал кукольные сказки, разговаривая разными голосами, и вообще из кожи вон лез, чтобы «завести» малолетнюю публику. Витек со старшими ребятами снисходительно смотрел, как малыши визжат от восторга, хлопают в ладоши и всячески сопереживают импровизированному представлению. Рядом стояли улыбающиеся воспитательницы и нянечки. Даже Клара Ивановна вышла из своего кабинета. Но незаметно для себя Витек тоже увлекся этим санкционированным ребяческим безобразием, крича во все горло вместе со всеми.
